Роман без названия. Том 2

Судьба несколько раз сближала его с красивой девушкой и отдаляла от неё, но наконец за чаем сели рядом. Марылка (то было имя блондинки) вся зарумянившаяся, ничего не говорила соседу; сосед также не начинал разговора – пока на это зловещее молчание не прибежала Эмилька.

– Вижу, – сказала она, свешиваясь над их креслами, – что вы оба играете в молчанку. Вы, может, ещё не представились друг другу? А как раз вы очень мило подобраны: поэтичной Марылке, что так любит книжки, что так пожирает поэтов, досталось место при пане Шарском… И молчит теперь, струхнув, как вижу! А, фи! Познакомьтесь друг с другом, и ручаюсь, что будете довольны! Марылка, бужу тебя… в золотых обложках… Ха! Ха! – начала смеяться пустая девушка.

Марылка краснела, смеялась, но локтем, бедная, толкала Эмильку, чтобы её не компрометировала, постоянно шепча:

– Смилуйся! Тихо! Прошу тебя…

Стась наконец произнёс:

– Вы не видели меня в жизни, – сказал он мягко, – но я вас знаю, и одной из самых приятных минут, одному из самых сладких впечатлений, какие я испытал, обязан вам…

Эмилька хлопнула в ладоши, а Марылка побледнела от страха.

– А! – воскликнула она. – Что же это? Что это может быть?

– Я должен объясниться, – кончил Станислав. – Это уже немного давно, вы ехали с матерью, не знаю, куда, куда-то к Лидзе, ночевали в корчме и на ночлеге пришло вам желание, за которое – о! как я вам благодарен, – прочитать какую-то бедную поэзию… Потом вы разговаривали о ней с матерью, а вы защищали поэта… а поэт… недостойный… подслушал и упился разговором!

Марылка чуть не выпустила из рук чашку, так испугалась, так покраснела, слыша это из уст Станислава. Эмилька смеялась до упада и подскакивала от радости, а мать, заметив, что дочка удручена, прибежала к ней с заботливым вопросом, что случилось.

Объяснили ей это в нескольких словах.

– Я бы не подслушивал, если бы не мог слышать, – сказал покрасневший Станислав, – но мне так было приятно слышать!

– Однако же это нехорошо! Нехорошо, что вы за нами так шпионили! – улыбаясь, добавила мать.

– Я чувствую эту вину, – отвечал поэт, – но кто же на моём месте имел бы отвагу отвернуться от слова утешения!

Марылка ещё не могла прийти в себя, так её это всё смешало… все в салоне, рассказывая этот случай, обратили на неё и Станислава глаза.

Наконец она восстановила немного смелости, подняла глаза и сказала потихоньку:

– А! Что же я там говорила? Вспоминаю и вспомнить не могу… но по крайней мере ничего плохого?

– За эти несколько слов я всю жизнь буду благодарен, – сказал Шарский, кладя руку на сердце. – Это, может, в моей жизни единственные данные мне слова утешения… За что только я мог бы иметь немного претензии к вам, это то, что на следующий день, когда вы покидали гостиницу, не соблаговолили даже взглянуть на пешего путника, стоящего у дороги и прощающегося слезой благодарности!

Марылка напрасно пыталась уже вспомнить эту встречу… не могла. Начали беседу друг с другом, но та не шла. Стась ушёл не более весёлым от семейства Цементов, но немного более спокойный.

По дороге он немного думал о красивой Марылке, но, вспомнив свою жизнь, испытанные в ней разочарования, изменчивость сердца и изменчивость человека, вздохнул только и развеял мечты вздохом.

«Через несколько лет… через десяток, что с ней станет? – спросил про себя. – Этот красивый розовый ангелочек, такой сейчас свежий сердцем и духом, во что переменится, обратится? В кокетливую женщину или ворчливую жену, в недовольную старую деву или в захлопотавшуюся мать, бегающую за выводком своих деток? Ум, сердце, всё подчиняется тому закону организации, той неумолимой необходимости стареть, которая обременяет нас всех. Не много исключений сохраняют свежесть лица и сердца до смерти… в основном быстро вянут и притуляются к земле. И это явление моей жизни, которое уже второй раз проходит перед моими глазами, один Бог знает, какая судьба ждёт! Эта боязливая девушка, которая дрожит, краснеет, смущается и умолкает, какой имеет зародыш в душе? Какое будущее перед собой? Кто отгадает? Может, ни одного уже любила и перелюбила, оплакала и обратилась к другому, а завтра последует третий… а послезавтра четвёртый, а далее человека заменяют другие любимцы, аж до собак и канареек, потому что ничего не хранится в сердце долго! Так чувства выбрасывают на берег разбитые остатки лодки, которую несли… перед бурей».

И, омрачась снова этими мыслями, Шарский вернулся домой, а красивая Марылка, как тень, проскользнула перед ним и исчезла… Она не пробудила в его сердце чувство, которое раньше, может, вызвала бы, пришла слишком поздно! Он вздохнул, пожалел, подумал и оторвался от этого полного свежести явления…

* * *