roman_dich_pesni_s_temnoy_storony

— ...рассекая время и пространство из неведомых глубин других изме­

рений пришла огромная белая лошадь, и вошла в душу, в разум, плоть и кости

девушки, и преобразила там всё так, как ей, Лошади-Матери, было нужно...

* * *

Вернулась Инна домой уже с рассветом. На груди таился талисман жри­цы, теперь он по праву принадлежал ей, в кармане толстая пачка отнюдь не рублей («Это тебе вроде аванса!» — улыбался Филипп, когда вручал ей деньги; и теперь Инна радостно прикидывала, что купит на них маме, брату и себе, естественно), В памяти наказ Филиппа — быть ровно через неделю на том же месте. И в душе злобная радость оттого, что она теперь гораздо выше окружа­ющих. И сильнее, благодаря...

— Нагулялась, шалопутная? Ох, что ж с тобой делать! — это заспанная

мать выглянула из своей комнаты.

Принюхалась:

— И помойся хоть, воняет как от лошади!

Инна засмеялась.

С бритвой

Его впихнули в ослепительно чистую душевую два санитара, он не удер­жался на ногах и рухнул на колени. И застонал от дикой боли, краем уха слы­ша, как вслед за ним летит и падает, звеня о кафель, некий предмет; и ещё ка­кой-то лёгкий треск, заглушаемый грохотом закрываемой двери. Он поднялся, кривясь от боли и потирая ушибленное колено. Ряды душевых кабинок, у по­толка по углам видеокамеры — непременный атрибут каждого помещения этой

33

лаборатории, куда его занесла нелёгкая. Если хочешь выжить в нашем любве­обильном и гуманном мире, то хватаешься за любую соломинку, в том числе и за объявления в газетах, написанные мелким шрифтом, вроде этого: «Лабора­тория исследований при N-ском Институте нейрофизиологии приглашает доб­ровольцев для...» и т.д. и т.п. И предмет на кафеле.

Он подошёл, осторожно подобрал открытую опасную бритву: старая, но отличная вещь, сталь сверкает. Словно приглашая побриться... или сделать ею ещё что-нибудь.

Повертел в руках: одна из пластиковых «щёчек» на рукоятке при ударе о кафельный пол отлетела, и бритва теперь выглядела одноглазой какой-то... «Хм, — подумал он, — бывают глазастые бритвы? И слепые?» — истерический смешок вырвался, и он быстро его подавил. Вспомнилось, как пришёл да вчера, как после продолжительной беседы подписал контракт о том, что ни­каких претензий в случае физических и психических травм иметь не будет. По­том длинный нудный тест, смысла которого он так и не понял. Позже скудный ужин и тяжёлый сон.

Сегодня первый эксперимент. Что от него хотят — никто не объяснил. Видимо, это тоже было частью эксперимента.

«И присесть-то здесь некуда!» — он огляделся, чуя незримое наблюдение за ним с виду безразличных глазков камер. Хотел было сложить бритву и засу­нуть в карман... Нет! Бритва притягивала своей идеальной формой, ослепи­тельным блеском манила, словно незримая связь ощутилась между ним и кус­ком стали, смертоносной стали, он почти физически ощущал, что этот предмет раньше использовали не по прямому назначению, и в сознании стали всплывать никогда раньше не виданные им образы...

...Небольшой продымлённый ресторан-«рыгаловка», разговор двух под­выпивших посетителей: «Да ты что, проблем хочешь?»... «Ну, ты попал, ах б..дь, гла-а-а-аз!...», «Убили, убили!...»

...Вечер. Моросящий дождь Женщина, спешащая куда-то по аллее. Не­сколько парней, догоняющих её, а в руке у одного эта самая бритва: «Нет, не

34

надо!», «Молчи, падла, зарежу, повернись так... О-о-о, да не реви, коро­ва!», «Всё заберите...», «Рот открыла, я сказал, укусишь — убьём... О-о-о...», «Подонки вы, скоты... Аа-а-а-й-й-й-й»... «Шухер!»... Лицо женщины распластано наискось, она инстинктивно прижимает пальцы к нему, ещё не ощущая боли, не понимая, что навек обезображена, и топот убегающих насиль­ников...

...Комнатка в общежитии-«малосемейке», детская кроватка...

«Хватит!» — он потряс головой, отгоняя очередное видение. На ладони лежал кусок смертоносной стали. Этой бритвой ни разу никто не брился, теперь он чётко знал, ею вскрывали вены и горло, кромсали тела, и с каждой новой жертвой она впитывала в себя её кровь и ужас перед кончиной, впитывала жизни людей, и становилась живой. Интересно. А что же хотят сейчас от него те, кто запер его здесь? От него и от куска стали?

... детская кроватка, рыдающая молодая мать: «Сначала его, потом...», «Тихо, маленький, мама рядом, ату...»

Он непроизвольно сжал ладонь, на которой вольготно разлеглась бритва, и, охнув, выпустил из руки свою невольную сокамернипу. Та, упав на носок ботинка, съехала по нему на пол. А он закрутил головой, ища аптечку на сте­нах своего узилища. Нет, никаких шкафчиков, ничего. На кафель из разрезан­ной ладони закапали первые капли тёмной жидкости.

— Эй, я порезался!.. — воззвал он к камерам у потолка. — Слышите? — он протянул ладонь к ним.

Камеры безмолвствовали.