roman_dich_pesni_s_temnoy_storony

И когда лето наступило, когда на «семейном совете» загодя было решено что едут в Анапу всей семьёй в этом году, она чуть не на колени падала: «К бабушке, в деревню хочу!». «Паренты» её очумели, но потом рассудили, что дочка большая, пускай, как хочет.

Яма уже метра полтора была... «Не пропадёт ваш скорбный труд» — вер­телось в голове. Когда-то в школе учили, кто-то написал... «Неважно, не пом­ню».

Она стёрла едкий, заливавший глаза пот, утром надо бабку просить, что­бы баню истопила. Вынула переломанную пачку «Vogue», извлекла одну це­лую, но со сломанным фильтром, и закурила, тут же захлебнувшись едким ды­мом.

Деревня была, в сущности, уже не деревней, а посёлком городского типа, цивильным таким, с заасфальтированными улочками и пятком каменных пяти­этажек даже. Главное, у бабки всё «а-ля пейзан» — как, смеясь, папка выра­жался: дом свой, участок с картошкой и прочей дребеденью, несколько вишен и яблонь, сараюшка, банька в сараюшке-то, где наша героиня спала последнюю неделю. Бабушке говорила что, мол, жарко, а сегодня ближе к ночи и произо­шло «великое таинство рождения» существа, никому на этом свете не нужного на самом деле. Она только левую руку закусывала от нестерпимой боли, и, услышав рёв-мяуканье того, что изошло из неё, несмотря на дурноту, кинулась зажимать его ротик. Ещё эта мерзость, послед...

При свете ночника на столике у топчана, где она спала, разглядела, что

произвела мальчика на свет («На тьму, на тьму, на тьму!»). Неспроста хранила

68

три штуки «скорости», амфетамина то бишь, вот и пригодились, ага. Пригоди­лись, чтоб юное тело молодой «мамаши» взбодрить для дальнейшего...

Молодые всегда скоры на подъём: сперва хотела закопать у бабки на ого­роде, но, справедливо рассудив, что там кто-то да смотрит, прикинула, что лес недалеко. Сердце так колотилось вначале от стимуляторов, пока его хозяйка в эйфории, со страхом смешанной, не заработала лопатой, и бодрость, что да­ли «колёса», послужила добрым подспорьем.

«Зиппер» сумки взвизгнул надрывно, ребёнок был ещё скользким и, вы­пав из не удержавших его рук матери, заревел протяжно. Она, повинуясь како­му-то глупому инстинкту — кое-как обтёрла нежное младенческое тельце но­совым платочком, пуповина с последом ударила по бедру («А, «стрейчи» хо­рошие были, может, отстираю ещё»), и результат подростковой похоти плюх­нулся в яму-могилку. И взревел, ей казалось, на весь лес. «Наверное, при паде­нии повредил себе что-нибудь» — думала она, лихорадочно яму засыпая. Первая лопата рыхлой земли плюхнулась на дно ямы, на тельце, в полумраке белеющее, а крик не умолкал. Ещё лопата, земля видимо попала младенцу на личико, тот, слышно было, поперхнулся. И ещё, ещё. Наконец, она в очередной раз стёрла пот со лба, бросилась затаптывать могилку, подошвы кроссовок уминали рыхлую землю с остервенением. Вот и всё.

Она, измученная непривычным трудом, механически сломала две веточ­ки, не очищая от листьев, связала тем самым платком, что стирала пот, чтобы поставить крестик, как над настоящей могилкой. Потом опомнилась, и импро­визированный крестик полетел в кусты.

Бесовская любовь

Он нашёл ЭТО жарким летом, когда вышел на берег и, стоя у кромки прибоя, бездумно наблюдал за морем, печальным и жалким. Некогда оно было

69

чистым и величавым, а теперь напоминало огромную загаженную лужу. Оно с разным другим морским мусором — глупыми слизистыми медузами, ведущи­ми между собой бесконечный, одним им понятный разговор, какими-то гнию­щими обломками, яркими пустыми наклейками, перьями чаек и прочих мор­ских птиц, вынесло к ногам пищащий жалобно комок.

Он поднял его. То был странный зверёк с коричневой шкуркой и едва за­метными рожками на голове, непрестанно кричащий. Крик напоминал плач мо­лодой женщины, и у зверька была перебита лапка. Он взял существо на руки, оно доверчиво прильнуло к его груди и заплакало ещё громче. И вдруг обрати­лось к нему на языке людей, и он поразился: оказалось, что его находка не только понимает человеческую речь, но и сама хорошо владеет ею. Жалость иногда посещала его душу, огрубевшую и безразличную уже ко многому, по­этому он завернул зверька в куртку и унёс в свой дом, одиноко стоящий на вершине горы вблизи города.

Там он сразу же принялся за лечение существа, страшно отощавшего и не могущего даже принимать пищу. Как мог, он старался поддержать жизнь в теле этого существа. Он лечил его, используя те немногие знания, что когда-то до­стались ему от родителей, и почти уже исцелил больную лапку зверька.