Роман Флобера

Сделав нечеловеческое усилие, обернулся на тянущую в районе копчика тяжесть. За мной метра на полтора-два волочился мерзкий, не то слово, омерзительнейший, пупырчатый хвост. Конец его даже скрывался за углом коридорчика.

Я вздрогнул от ужаса.

– И-ди-от! – отчетливо и по слогам сказал я, когда, замирая от страха, повторно взглянул в зеркало.

В ответ довольно мило смотрела мордочка динозаврика из спилберговских сказок. На мне был тот самый костюмчик из резины, вонючего пластика, с дурацким хвостищем, в котором вчера щеголяли клоуны на праздновании годовщины независимости Америки. Несколько запыленный, местами залитый не пойми чем, с порванной коленкой, лапой, блин, лапой, он зримо свидетельствовал о степени моего падения. На груди была приколота булавкой визитка. Ричард Майлз. Профессор лингвистики. Университет Чикаго. США.

– И что же я, прямо так ехал домой?! Через всю Москву?!

Матерясь и похмельно рыдая, я сдирал с себя шагреневую кожу моих лирических прогулок. Перед тем как вновь отрубиться в небытие, я все же глотнул холодильничного пива и дополз до мусоропровода. Шкура динозавра, издав на прощание аромат протухшего противогаза, с уханьем шмякнулась в помои истории.

Седьмая глава

Здание государственной, Ленинской, библиотеки, с раскоряченным Достоевским перед входом, по архитектурным соображениям мне всегда напоминало гитлеровскую Рейхсканцелярию. Ну, как она мне представляется. Натуральную, по вполне объективным причинам, увидеть мне не довелось. Свернув в открытый полудворик справа от центрального входа, я наткнулся на взъерошенную Веронику.

– Стоп. Ты что здесь? Я же сказал, будет жарко, зайди в вестибюль правого крыла. В таких старорежимных зданиях всегда прохладно. Опять же, чтоб не потеряться, там вывеска должна быть: «Выставка художницы Семицветовой»! Чего ты дергаешься?!

Голос Вероники слегка подрагивал, вид был какой-то съеженно-напуганный.

– Коля, там эти…

– Кто? Безумные художники или халявщики-интеллектуалы, кто там еще может быть?!

– Не-а, – озираясь, протянула Вероника, – там эти, падшие женщины, этого, легкого поведения…

– Фу-ты. – Я взял девушку за руку и поволок ее к входу.

В вестибюльном августовском теньке Ленинской библиотеки на кожаных сталинских диванах, широко проветривая ляжки, валялась группка незамысловатых шлюшек. Одни остервенело, как гранит науки, грызли семечки, другие с выражением неземного девичьего блаженства тянули изо рта фитюльки жевательной резинки. Самые продвинутые, слюнявя ручку, морщились над кроссвордом из газетки «Жизнь». Раз в несколько минут заходила коровистая молодуха, что-то гортанно вякала, и девчушки гурьбой, толкаясь о бронзу библиотечных ручек, вылетали наружу на просмотр. Затем расслабленно возвращались и опять занимались привычной ерундой. Маленькие старушки гардеробщицы с седовласо-фиолетовыми завитушками отворачивались, тяжко вздыхали и накрывали блюдечками стаканы с остывшим чаем.

– А-а, боис-ся! – Я вел не на шутку разволновавшуюся Веронику мимо совершенно равнодушных девок. – А понимаешь ли ты, дитя областной природы…

– Я все понимаю, – тихо обернулась Вероника, когда мы поднимались по лестнице в зал, – все понимаю. И объяснять что и почем не стоит.

В огромном зале библиотеки, предназначенном для всяких интеллектуальных сходок, было не протолкнуться. По периметру висели цветастые, как деревенские платки, картины. Вокруг них с печатью многозначительной отрешенности суетились послы, послихи и прочие посылки. Народные и антинародные актеры, певицы и члены правительства. Художников можно было распознать по пестрым платкам на шее, а их жен – по точно таким же платкам, только на голове. Судя по присутствию многозначительных персон, вернисаж был устроен по высшему разряду. В смысле, если присутствует сам Кобзон, то это уже выше крыши.

Вот сюда-то я и приволок Веронику. На встречу с прекрасным. Ну а меня Маринка Голикова вызвала. Видимо, отошла от новогодних выкрутасов. Моих. Или кто ее знает почему.

Все было бы хорошо, отличная тусовка, только вот с закусками было откровенно плоховато. Какие-то крабовые палочки на дачных листочках одуванчиков и шпроты, с жалостливым выражением даже не рыбьего лица, оно-то как раз отсутствовало, а какого-то беспомощного тельца. Плюс был только в том, что давали очень неплохой коньяк для избранных и водку с винищем для народа. Так как я, без сомнения, являюсь и избранным и народом в одном лице, то с удовольствием хлебал из двух кормушек.

Кстати, насчет богоизбранного народа. Огромную часть пришедшей публики составляли вполне сановные люди. В смысле люди при сане. Наблюдалось просто-таки изобилие мусульманских шейхов, муфтиев и прочих граждан в чалмах. Но никак не меньше было и товарищей в хасидских шляпах и прочих раввинских одеяниях. Да, кстати. Когда чуть позже начался концерт, в зале в головных уборах, причем практически одинаковых, сидели только хасиды и Миша Боярский. Ну, это так, к слову.