Роман М. Булгакова «Мастер и Маргарита». Комментарий

обилие автоцитат — одна из примет поэтики Булгакова. Отчасти она может быть объяснена невозможностью публиковать свои произведения после 1927 г., отчасти — некоторыми тематическими повторами, которые воскрешали в творческой памяти Булгакова уже использованные слова и обороты из его предшествующих произведений. С учетом этого обстоятельства была даже предпринята попытка реконструировать тексты двух первых редакций романа по сохранившимся в архиве писателя двум тетрадям, где большинство листов оборвано автором. Так, в описании московской жизни в МиМ использованы имена, детали, реалии, восходящие к фельетонам 1920-х гг. и к дневниковым записям. Комментируемое словосочетание впервые появилось у Булгакова в очерке «Столица в блокноте» (опубликован в газете «Накануне» в декабре 1922 — феврале 1923 г.) в описании милиционера: «…за спиной молодого человека <…> из воздуха соткался милиционер. Положительно, это было гофманское нечто» (2, 262). Аналогичный образ встречается в «Белой гвардии» («Откуда же взялась эта страшная армия? Соткалась из морозного тумана….» — 1, 320) и в «Дьяволиаде» («черная крылатка соткалась из воздуха» — 2, 39).

…описание этого человека… —

черты облика незнакомца, разумеется, пародийны. В одной из ранних редакций романа его внешность восстанавливалась в главе «Приметы», которая представляла собой выдержки из следственного дела, заведенного на пришельца рабоче-крестьянской милицией. Оттуда перешло в канонический текст замечание «особых примет у человека не было» (5, 10) с рассчитанным комическим эффектом, ибо тут же говорилось о его золотых и платиновых коронках, хромоте и громадном росте. Комизм усилен «правдивым» описанием незнакомца, которое исходит от повествователя — городского обывателя и сплетника.

Однако в перечислении деталей внешности человека, подошедшего к главным героям, есть несомненные приметы дьявола. Трость с набалдашником в виде головы пуделя (в облике пуделя в «Фаусте» Гете появляется перед главным героем Мефистофель); хромота (по преданиям, сопровождающая дьявола, падшего ангела, с тех пор как он низвергнулся с небес; от копыт дьявола происходят и варианты названий романа в ранних редакциях); кривой рот, разного цвета глаза, разной высоты брови (асимметричность, присущая по преданиям и суевериям нечистой силе; позже, в клинике, она послужит одним из признаков, по которому мастер легко опознает собеседника Берлиоза и Бездомного на Патриарших прудах).

«Дьявольская» тема была актуализирована в современной Булгакову литературе прежде всего культурой символизма с ее интересом к оккультным наукам, «потусторонности», демонологии. Речь идет не об отдельных авторах или эпизодах, но об обязательной топике символизма. Так, в 1906 г. журнал «Золотое Руно» объявил конкурс произведений на тему «Дьявол» (в жанре рассказа первая премия была присуждена А. Ремизову и М. Кузмину). В 1913 г. был издан сборник «Сатанизм», в 1904 г. вышла в свет книга М.А. Орлова «История сношений человека с дьяволом», ставшая, как следует из материалов к роману, одним из его источников. Эта тема развивалась и в произведениях массовой литературы, например, в «сатанинских» романах Е. Шабельской и В. Крыжановской-Рочестер (о некоторых совпадениях МиМ с литературой этого рода см.: Золотоносов 1991а и 1991в).

Советская литература также не обошлась без изображения дьявола. В романе И. Эренбурга «Необычайные похождения Хулио Хуренито и его учеников» дьявол появляется в подзаголовке первой главы — «Черт и голландская трубка» — и тут же дезавуирует собственное существование: «Выше висков ясно выступали под кудрями крутые рожки, а пальто тщетно старалось прикрыть острый, приподнятый воинственно хвост. <…> тихо, глядя мне в глаза, он промолвил: „Я знаю, за кого вы меня принимаете. Но его нет“» (Эренбург 1923: 13). Исследователями (R. Pittman) отмечено, что первый отрывок из романа Эренбурга был опубликован в том же номере журнала «Рупор» (1922, № 4), что и фельетон Булгакова «Спиритический сеанс». Эренбург создал подчеркнуто амбивалентного героя: ученики именуют его Учителем, в главе «Смерть Учителя» его последние поступки оцениваются как «крестный путь», а многие поучения едва ли не текстуально совпадают с проповедями Христа.

Исследователи (М. Чудакова) склонны увязывать с «иностранным» «дьявольский» контекст произведений многих современников Булгакова: Ю. Савича («Иностранец из 17-го №»), А. Соболя («Обломки»), А. Грина («Фанданго»), А. Чаянова («Венедиктов, или Достопамятные события жизни моей»), Э. Миндлина (альманах «Возрождение» с началом его романа «Возвращение доктора Фауста» сохранился в архиве Булгакова — Соколов 1996: 290; в РГАЛИ /ф. 2552, 2, 1–4/; сохранилось также его «Сновидение Фауста»). Однако оттенок тайны, потусторонности, появление пусть даже фантастического, но чего-то удивительного, яркого свидетельствует, что этот мотив в советской литературе далек от непременной «иностранной» темы.