Роман М. Булгакова «Мастер и Маргарита». Комментарий

к началу XX в. церковь насчитывала 83 млн. верующих, т. е. 63 процента населения (Каннингем 1990: 13). К моменту написания Булгаковым приведенной фразы Советская Россия уже провела «церковную революцию». 26 февраля 1922 г. появился Декрет об изъятии церковных ценностей в пользу голодающих, сопровождавшийся травлей священнослужителей, арестами патриарха, митрополитов, архиереев и соответствующими процессами (Московский и Петроградский церковные процессы в апреле — июле 1922 г. с расстрелами, с возбуждением уголовного дела в отношении патриарха Тихона и его арестом). Затем последовало уничтожение сообществ теософов, спиритов, мистиков, религиозных объединений разного толка. Уничтожение религии стало едва ли не целью новой идеологии. В Москве из 675 существовавших до революции церквей в 1926 г. осталось уже 287, до лета 1923 г. в России было закрыто 572 храма.

Складывавшаяся ситуация уничтожения многовековой культуры затрагивала и Булгакова, сына профессора Киевской духовной академии. Хотя, исходя из речей Берлиоза, кажется, что в каждом московском окне «можно увидеть по атеисту» (человеку, у которого разрушена вера во все запредельное, «трансцендентное» и в качестве предмета веры оказались разные «научные теории» — ими нашпигован начетчик Берлиоз), на страницах романа выстраивается особая, отнюдь не атеистическая модель мира, имеющая прямое отношение к области «трансцендентного». Выстраивание этой модели побуждает Булгакова обращаться к специфическим традициям европейской духовности, привлекая в качестве строительного материала самые разные элементы религиозно-мистической культуры (христианство, восточная мифология, манихейство, гностицизм, герметика).

…большинство нашего населения сознательно и давно перестало верить сказкам о Боге —

отделение церкви от государства и ее вытеснение из привычных бытовых сфер (акты рождения, смерти, бракосочетаний и пр.) вкупе с принятием разнообразных мер по усилению антирелигиозной пропаганды свидетельствовали об атеистической направленности новой государственности, ослабляли влияние церкви на население страны и, разумеется, меняли его ментальность. И все же в 1937–1938 гг. НКВД фиксирует резкое увеличение участвующих в богослужениях и религиозных праздниках. Данные переписи населения 1937 г. засвидетельствовали, что почти две трети взрослого населения заявили о приверженности к религии (Лебина 1999: 142).

…как же быть с доказательствами бытия Божия, коих, как известно, существует ровно пять… —

иностранный профессор как будто имеет в виду пять известных «доказательств» бытия Бога (космологическое, телеологическое, онтологическое, нравственное и историческое). Они перечислены в статье П. Васильева «Бог» Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона, одного из достоверных источников романа (в статье о Канте приведено четыре доказательства).

Нравственное доказательство бытия Бога, выведенное «беспокойным стариком» (5, 13) на основании существования морального закона внутри человека, Воланд называет шестым («соорудил собственное шестое доказательство»). Это неточность или шутка дьявола, ибо, будучи всезнающим, он должен был бы знать, что философы и богословы на протяжении многих веков создавали самые разные доказательства бытия Божия и что Кант свел их к трем: онтологическому, космологическому и телеологическому, показав при этом их полную несостоятельность (см. Кант 1964: 511–551). Он считал идею Бога недоказуемой в области чистого разума и поэтому в своей «Критике чистого разума» (1781) отверг все доказательства. После смерти Канта ему было приписано создание нравственного доказательства бытия Бога, которого на деле не было. Кант видел в признании существования Бога лишь «полезную идею», помогающую осознавать «наши обязанности» как «божественные заповеди» (Кант 1908: 161).

Историки философии отмечают «странную идиосинкразию» к кантовской философии в России, где немецкий мыслитель воспринимался едва ли не как «черт» и «лжесудия» (Н. Федоров), «лукавый философ» (П. Флоренский), создатель «духовных казарм» (Н. Бердяев), и где постоянно предпринимались попытки преодоления его философии (ср. также кантианский мотив в «Петербурге» А. Белого). В этом смысле Булгаков, трудно сказать, умышленно или нет, оказывается в ряду тех, кто как будто далек от пиетета по отношению к философу. Разговор о пяти доказательствах бытия Божьего и о Канте — создателе нового доказательства — оказывается у писателя откровенно игровым, погруженным в пародийный и сниженный контекст. Ведь после разговора о шестом доказательстве следует глава «Седьмое доказательство», в которой появляется доказательство «бытовое» — предсказанная смерть Берлиоза под трамваем за неверие в дьявола. Доказательство бытия Божия парадоксально переходит в доказательство бытия дьявола.