Роман М. Булгакова «Мастер и Маргарита». Комментарий

Особое значение разговору Пилата с Христом о том, «что есть истина?», придавал Фаррар, считающий, что в ходе этого разговора Пилат понял, что Иисус «не только был совершенно невинен, но был бесконечно выше и лучше своих неистовых святотатственных обвинителей» (Фаррар 1893: 525). Соседствующий с этой сценой диалог о «царстве истины и справедливости» приоткрывает вторую валентность мотива истины, его связь с мотивом власти. На «низшем» уровне истина заключается в том, что у прокуратора болит голова (Иешуа апеллирует к чисто человеческой, «слабой» стороне прокуратора), но одновременно предстает истина в «высшей» своей ипостаси — как свойство высшей реальности, качество иного мира, «царства истины и справедливости», отмеченного отсутствием какой бы то ни было власти (5, 32). Пилат способен принять первое, ко второму он не подготовлен. Первая реакция прокуратора на уход Иешуа — некому будет лечить «злые боли» (5, 36). Этим он склонен будет объяснять свою тоску после приговора. Подлинный смысл происшедшего, как и эфемерность собственной власти, откроется ему позже.

В свете присутствия имени Канта на страницах романа возможна и отсылка к его пассажу: «Что есть истина? Вот знаменитый старый вопрос, которым предполагали поставить в тупик логиков…» (Кант И. Критика чистого разума. М., 1994,74)

гроза —

три канонических Евангелия повествуют о наступлении тьмы: Мф. 27: 45–51, Мк. 15: 33–38, Лк. 23: 44–46. У Булгакова гроза и тьма имеют отчетливые апокалипсические интонации, описаны как «катастрофа» (5, 290).

Поздние источники воспринимали наступление тьмы как лунное затмение. Распятие Христа, совпавшее с затмением Луны, согласно историкам, породило представление о связи истории Христа с ночным светилом и уходящим в глубокую древность культом умирающей и воскресающей Луны. Отсюда возникли представления о Христе как лунном Боге и Луне как небесной сфере его обитания, куда устремляются души мертвых. Возможно, Булгакову были известны эти лунные культы. Его Иешуа, а в большей мере мастер безусловно «лунные» герои.

Елеонская гора —

от греч. олива, маслина — Масличная гора близ древнего Иерусалима.

великий врач —

несмотря на намерение Булгакова показать Иешуа как простого смертного, он тем не менее предстает провидцем и магом-целителем (в мифологии известна связь Христа с целителями древневосточных религиозно-философских систем). Бродячий философ предсказывает судьбу Иуды, и не только телепатирует, читает мысли прокуратора, но и диагностирует и исцеляет его чудесным образом, как бы проявляя свою причастность герметической медицине. Поначалу Пилат и считает его магом-целителем. В редакциях исцелению Пилата сопутствовало указание на принадлежность Иешуа к сословию магов. Пилат задавал вопрос по формуле протокола Синедриона и из ответа Иешуа делал вывод о его причастности к египетской эзотерической школе: «Почему о тебе пишут — египетский шарлатан? — А я ездил в Египет с Бен-Пера-хиа три года тому назад, — объяснил Ешуа» (562-6-2-39). В другой редакции та же мысль была высказана лапидарнее: испытав облегчение после снятого приступа боли, прокуратор спрашивал: «Ты был в Египте?» и получал краткий ответ Иешуа, понявшего невысказанную мысль наместника: «Да, был» (Булгаков 562-7-7-115).

В последующих редакциях Булгаков сужает провидческий дар Иешуа, но степень его магического воздействия сохранена и подчеркнута тем, что в дальнейшем он обретает новообращенного ученика в лице самого Пилата.

Фаррар упоминал известное измышление, что Христос был отлучен раввином Иошуа Бен Перахиа «за принесение Им черной магии из Египта» (Фаррар 1893:504). Утверждение о том, что Иисус научился в Египте колдовству, муссировалось антихристианской литературой. Однако этот фрагмент текста может быть интерпретирован не только как одно из чудес, творимых Мессией, но и как результат наблюдательности героя, что представляет собой обычную для Булгакова двойную (фантастическую и реалистическую) мотивировку событий.

перерезать волосок уж наверно

может лишь тот… —

сцена подхватывает ситуацию на Патриарших прудах, разговор иностранного профессора и Берлиоза, и подготавливает тем самым финал романа, где перед нами возникают два вершителя, две силы, решающие судьбу мастера и его подруги (ср. также каламбурное продолжение темы — «Не знаю, кто подвесил твой язык…» — 5, 28). Вспоминается также новозаветный диалог Пилата и Иисуса Христа: «…я имею власть распять Тебя и власть имею отпустить Тебя?» — «ты не имел бы надо Мною никакой власти, если бы не было тебе дано свыше» (Иоан. 19: 10–11).

Во внешних своих проявлениях сила соотнесена с властью, но в конечном итоге она оказывается иллюзорной, не простирающейся за пределы земного существования. Фраза Иешуа — преамбула темы о границах реальной власти. Дальнейший текст подтверждает зависимость судьбы прокуратора от «бродячего философа».

Сузские ворота —

«так назывались центральные восточные ворота Второго храма…» (Эльбаум 1981: 95).