Роман с Блоком

Непримиримый враг большевиков писатель Иван Бунин не сомневался, что «”Двенадцать” есть набор стишков, частушек, то будто бы трагических, то плясовых, а в общем, претендующих быть чем-то в высшей степени русским, народным». По его убеждению, Блок задумал воспроизвести народный язык, народные чувства, но вышло нечто совершенно лубочное, неумелое, сверх всякой меры вульгарное. «Блок открыто присоединился к большевикам… — писал Иван Александрович. — Песенка-то вообще нехитрая, а Блок человек глупый. Русская литература развращена за последние десятилетия необыкновенно… В Жмеринке идет еврейский погром, как и был погром в Знаменке… — это называется, по Блокам, ”народ объят музыкой революции — слушайте, слушайте музыку революции!”».

С великим Буниным была полностью согласна и поэтесса Зинаида Гиппиус, которая еще в октябре семнадцатого писала:

Смеются дьяволы и псы над рабьей свалкой.
Смеются пушки, разевая рты…
И скоро в старый хлев ты будешь загнан палкой,
Народ, не уважающий святынь.

Она много раз называла Блока предателем и считала появление его поэмы «неприличным жестом». В общем, «ненавижу грядущего хама», как заявил когда-то Мережковский — муж поэтессы, знаменитый литератор и бывший приятель Александра Блока. А профессор-филолог Зелинский, в прошлом любимый университетский преподаватель Блока — тот вообще во всеуслышание завил, что для него Блок «кончен как поэт»…

Где-то рядом навзрыд заплакал какой-то парень. Его ласково и любовно утешал женский голос, но слов было не разобрать, и от этого окружающим становилось немного не по себе. Музыкальная машина, как на заказ, проиграла известный романс «Пожалей ты меня, дорогая». Вильгельм налил еще, они снова выпили, и на этот раз самогон пошел немного легче.

— Какая все-таки гадость, — Блок поморщился, вынимая из миски картофелину в мундире.

— Соли нет, — пожалел Зоргенфрей.

— У меня дома есть немного. Я тебе дам потом, напомни только, — пообещал Блок.

— Да нет, что вы, Саша… у меня дома тоже, по-моему, есть, — соврал приятель.

— Все равно напомни, — упрямо повторил поэт.

— Любовь Дмитриевна будет сердиться.

— Любовь Дмитриевна… — Блок без звука шевельнул губами. — Нет, не будет!

Примерно через час они заказали еще чайник «того же самого» и каких-то баранок.

— Саша, знаете, это действительно гениально! — Вильгельм уже давно хотел пойти в уборную. Он даже выбрался для этого из-за стола, но опять задержался, чтобы продекламировать:

Так идут державным шагом —
Позади — голодный пес.
Впереди — с кровавым флагом,
И за вьюгой невидим,
И от пули невредим,
Нежной поступью надвьюжной,
Снежной россыпью жемчужной,
В белом венчике из роз…
Впереди — Исус Христос.

Однако последние строки поэмы в какой-то момент перекрыл издевательский, громкий, уверенный в собственной правоте баритон:

В белом венчике из роз —
Луначарский — Наркомпрос!

Анатолий Васильевич Луначарский действительно был у большевиков Народным комиссаром просвещения и всячески покровительствовал Блоку, а также многим другим деятелям искусства, лояльным к новой власти. Так что прозвучавший только что вариант окончания знаменитой поэмы «Двенадцать» получил среди ее противников и ненавистников весьма широкое распространение. Однако в присутствии автора произносить его все-таки избегали.

— Послушайте, вы!.. — обернулся на голос Вильгельм Зоргенфрей. — Что вы себе позволяете?

— Гумилев, — узнал говорившего Блок и добавил без выражения:

— Какая неожиданность.

Перед ними действительно стоял Николай Гумилев — человек потрясающей биографии и большого литературного дарования. К нынешним тридцати годам он успел побывать с экспедициями в Абиссинии, на войне дослужился до офицерских погон, заработал за храбрость два Георгиевских креста и Станислава с мечами и бантом — а еще издал несколько поэтических сборников, пьесы и прозу. Совсем недавно, уже после октябрьского переворота, Гумилев развелся с неподражаемой Анной Ахматовой и почти сразу женился на другой Анне, носившей в девичестве известную дворянскую фамилию Энгельгардт. Гумилев был красив, бледен, и с лица его вот уже несколько месяцев не сходила язвительная усмешка.