Роман с фамилией

– Если не возьмём Иерусалим завтра, не сделаем этого никогда! – согласился и герцог Бульонский. Он предложил: – А что, если нам изменить тактику и напасть там, где осаждённые не ждут?…

Вожди ещё долго спорили и в конце концов решили, что ночью все уцелевшие осадные башни и катапульты переместят на другую сторону Иерусалима.

Граф Раймунд ранним утром начнёт отвлекающую атаку с юга, а главные силы под началом герцога Бульонского ударят со стороны Яффских ворот.

Пожелав друг другу удачи, союзники разошлись.

Я задержался. Мне хотелось переговорить с виконтом Транкавелем с глазу на глаз.

Сегодня виконт едва не погиб, ринувшись на штурм в первых рядах. Брошенный со стены камень проломил ему шлем и поранил голову. Но виконт не покинул поле сражения. В окровавленной повязке он руководил воинами до конца боя, точно пытаясь искупить свою вину за потерю Тулузы…

Виконт выглядел усталым и подавленным.

– Стар я уже для таких передряг, – посетовал он, – в прежние годы соколом взлетал на стены замков, волком вгрызался в глотку врагов моего государя… А теперь… – Он в приступе непонятного мне отчаянья махнул рукой. – Впрочем, что вам, молодому человеку, выслушивать мои стариковские брюзжания?

Я коротко сообщил Транкавелю о смерти отца и спросил:

– Скажите, господин виконт, теперь, когда я стал графом Кердани, могу ли я посвятить своего оруженосца в рыцари? – И, не дождавшись ответа, поспешил объяснить это своё желание: – Во-первых, я жизнью своей и не один раз обязан ему. Во-вторых, хотя он из простой семьи, но отец его – благородный сеньор!

– Это ваше право, граф, – сказал Транкавель. – Учитывая, что вы – рыцарь и доказали право носить это звание в бою, да к тому же по закону о наследовании старшим сыном титула отца, несомненно, являетесь сеньором и государем для своих подданных, такой поступок не вызовет ни малейшего осуждения среди рыцарства. Есть и ещё одно обстоятельство: мы стоим у ворот Священного города. Понимаю и одобряю ваше желание, чтобы в день решающего штурма ваш оруженосец в бой отправился рыцарем. Если вы пожелаете, я могу принять участие в церемонии его посвящения…

Я поблагодарил виконта за добрый совет, но от участия его в обряде вежливо отказался, подумав, что Пако и без того будет чувствовать себя не в своей тарелке…

Вернувшись к своему шатру, я застал Пако и Себастиана за очередным спором.

Себастиан глаголил:

– Я в-видел книги арабских мудрецов, лицезрел дивную резьбу восточных мастеров в Барселоне, но должен прямо заявить, что сарацины – дикие люди!

– Ты думаешь, что они – дикие люди, а они думают про тебя, что ты – дикий… – глубокомысленно изрёк Пако.

– Ты очень смело судишь, брат мой! – возмутился Себастиан. – Смелость суждений – это п-последствия гордыни…

Завидев меня, они поднялись и замерли в ожидании, как будто почувствовав, что сейчас произойдёт что-то значительное.

Я позвал их в шатёр, достал из сундука чистую тунику – последнюю оставшуюся у меня, и протянул её Пако:

– Надень и подай мне свой меч! А ты, брат Себастиан, читай молитву.

С недоумением оба исполнили мои указания.

– Venite, exultemus Domino! Придите, вознесите хвалу Господу! – провозгласил Себастиан.

Пако, облачившись в тунику, треснувшую на его широких плечах, протянул свой меч.

– Преклони колено, – приказал я.

Перенеся меч над его головой, опустил лезвие плашмя на левое плечо Пако и повторил слова, сказанные в день моего посвящения графом Раймундом:

– Будь храбрым, господин рыцарь! Рыцарь Пако из Лангедока!

Пако ошарашенно молчал.

– Встаньте, господин рыцарь! – обратился я к нему.

Пако поднялся, и я обнял его как брата. После всего нами пережитого он мне таким и являлся, даже без какого-либо кровного родства.

– Не знаю, что и сказать, сеньор граф, – пробормотал новоиспечённый рыцарь Пако из Лангедока.

– Жаль, н-нет у нас доброго вина, чтобы п-поднять чашу по такому великому поводу. – Растерянный Себастиан не знал, как ему теперь обращаться к Пако, из простого оруженосца мгновенно ставшего сеньором…

Я оставил их в шатре обдумывать случившееся, а сам вышел наружу.

В чёрном, аспидном небе росчерк растущего месяца казался золотой насечкой на булатном дамасском клинке. Ни звёздочки вокруг. Непроглядная тьма окутала Иерусалим и его окрестности.

Где-то в Кедронской долине, называемой ещё Иосафатовой, притаились Масличная гора и Гефсиманский сад, древние оливы которого помнят молитву Спасителя в ночь предательства Иуды Искариота. В этой долине, по словам всезнающего Себастиана, в конце войны Гога и Магога и будет происходить Страшный суд.

Но не об этом Суде думалось мне в ночь перед решающей битвой. Я не размышлял о том, что ждёт меня, когда Священный город будет освобождён.

Ни будущие радости, ни прошлые скорби меня в этот час не волновали. Одна простая и ясная мысль владела мной: «Хочешь быть счастливым, не ройся в своей памяти, не будоражь воображение. Живи настоящим!»

И мудрее этой мысли никогда в мою голову не приходило.

6