Роман с фамилией

Конечно, такое требование было всего лишь уловкой, позволяющей окольными путями подойти к решению украинного вопроса. Ибо посол заявил полякам, что царь готов простить виновных в неправильном книгопечатании, ежели король помирится с Хмельницким и уничтожит унию. Поляки же ему ответили, что унию уничтожить невозможно, что это требование, дескать, равно тому, чтобы Москва уничтожила в своём государстве греческую веру. А с восставшими казаками и с Хмельницким, мол, вовсе мира быть не может, пока казаки за свои провинности не ответят…

По словам лазутчиков, боярин Репнин-Оболенский вспылил и заявил, что московский царь послов посылать в Варшаву больше не будет и велит писать во все окрестные государства о неправдах польских и о нарушении поляками мирного договора. А ещё пообещал он громогласно, что Москва будет стоять за православную веру, святые Божии церкви и за свою честь, уповая на волю Божию и его помощь.

Но слова эти так и остались словами.

Ни один русский полк на войну с Польшей так и не выступил, а Ян Казимир направил свои войска под Каменец-Подольский. Отряды под руководством Чарнецкого опустошили Подолье, истребляя семьи крестьян и казаков, сжигая сёла и городки.

Гетман написал слёзное письмо хану Ислам-Гирею, вызывая его на подмогу.

Пытаясь снова побудить сонную Москву к действию, он отправил ещё одно послание царю Алексею Михайловичу, сообщая, что идут ляхи на поругание веры и святых церквей и что он, Хмельницкий, выступает супротив них.

В этом послании, переписанном мною набело, Хмельницкий попытался даже припугнуть царя, надеясь хоть таким образом достучаться до него.

«Турецкий султан, – писал он, – прислал к нам в обоз в Борки своего посланца и приглашает к себе в подданство. Если, ваше царское величество, не сжалишься над православными христианами и не примешь нас под свою высокую руку, то иноверцы побьют нас, и мы будем чинить их волю. А с польским королём у нас мира не будет ни за что…»

Но и это письмо тоже осталось без царского ответа.

Гетман вместе с Выговским срочно выехали к войскам.

В чигиринской ставке наступило затишье.

Все, кто не поехал с гетманом и остался здесь, ждали вестей с места сражения, которое, по прогнозам бывалых людей, должно состояться где-то у Днестра, под Жванцем или же под Хотином.

В один из дней, когда я, просиживая с другими писарями за длинным столом канцелярии, мучился вынужденным бездельем, наблюдая, как по оконцу мечется в поисках выхода большая, нудно жужжащая зелёная муха, вдруг появился мой старый знакомый – отец Феофилакт.

Он вошёл в комнату писарей, как входят в родную хату, и сразу направился к старшему канцеляристу, православному шляхтичу Андрею Гячу, о чём-то пошептался с ним, оглядел комнату. Заметив меня, подошёл и, словно мы расстались только вчера, попросил:

– Проводи меня, сын мой, до харчевни, а то со вчерашнего дня не емши, брюхо к хребту подтянулось…

На кухне он, перекрестившись, степенно стал вкушать предложенные ему клецки и саломату.

Я терпеливо ждал, пока отец Феофилакт насытится.

Он отложил деревянную ложку, сыто икнув, пошутил:

– Бував казак гладок, наився, тай на бок! Мне бы ещё поспать где-то…

Я проводил его в свою комнатку.

Только там отец Феофилакт сказал сочувственно:

– Видел я, сын мой, что сталось с хутором вашим. Наслышан, что случилось с матушкой твоей и сестричкой, со спорщиком этим вечным Василём… Упокой их души, Господи! И о тебе мне добрые люди поведали… Рад, что по воле Божьей ты, отрок, остался жив… Вижу, что вырос, стал справным парубком…

– А ты какими судьбами, святой отец, здесь оказался? – спросил я, хотя и сам уже догадался, что наш мандрованный дьячок давно с канцелярией связан. Что он, которого я когда-то принимал за польского соглядатая, на самом деле из числа тех секретных лазутчиков, что являются ушами и глазами Выговского.

– Пути Господни неисповедимы… – как всегда загадочно, отозвался отец Феофилакт, по-хозяйски устраиваясь на моей лавке. Растянувшись на ней, он выдал новость: – Под Жванцами крымский хан снова предал Хмеля. Гирей заключил тайный союз с Яном Казимиром и тем самым спас ляхов от полного разгрома.

Отец Феофилакт зевнул.

– Гирей умеет торговаться. Король дал ему сто тысяч золотых, его главный визирь Сефирь Газы получил ещё двадцать. Ян Казимир позволил татарам взять полон во всех сёлах от Полесья до Люблина с одним лишь условием, чтобы Львов и другие большие города хан не трогал…

– А мы замирились с ляхами? – спросил я.

– Гетман вынужден был заключить мир. Только на условиях старого Зборовского договора. По нему для войска оставлен сорокатысячный реестр и обещано положенное жалованье… А остальных казаков, что сейчас в войске, куда девать? Словом, не мир, а одна насмешка… – Отец Феофилакт закрыл глаза и сложил руки на тощем животе.

Но я не мог успокоиться.

– Как же наш гетман не воспротивился этой несправедливости? – возмущённо закричал я, заставив его вздрогнуть.

Отец Феофилакт приоткрыл глаза и устало посмотрел на меня. Лицо его показалось мне в этот миг похожим на лик святого Николая Мирликийского – моего небесного покровителя.