Роман с фамилией

– Да очнись ты, Юрась! – вспылил я. – Какая может быть правда у Выговского? Он тебя отодвинул и власть в войске заграбастал! Он теперь готов к польскому королю переметнуться! Ты должен быть законным гетманом! Бери булаву в руки! Здесь, в Киеве, тебя поддержат!

Юрась отшатнулся:

– Не говори мне больше о булаве, о гетманстве. Я уже твёрдо решил – не моё это. Я уйду в чернецы! В Печерский монастырь. Буду молиться о спасении Украйны!

Словно вторя его словам, ударили колокола Великой Софии. Малиновый звон поплыл над днепровскими кручами.

– Отрекусь ото всего мирского, ото всех благ житейских, не токмо телесных, но и духовных удобств, – продолжал Юрась, и тусклые глаза его полыхнули фанатичным огнём. – Ненадобно мне власти, почестей и славы, богатств и земель, всех этих приманок дьявольских, я желаю покоя…

«Неужто он юродивый? – испугался я. – И то, похож! Только что не босой да не в лохмотьях… А так – посади на паперти, православные тут же полную шапку грошиков набросают…»

– Юрась, есть кому молиться за Украйну! Ты подумай, на тебя одна надежда! Вспомни: Salus patriae – suprema lex! Благо Отечества – высший закон! Как ты можешь сейчас забыть об этом? В великую разруху ввергнута наша земля! За неё твой и мой батьки сражались…

– Nulla salus bello… Нет блага в войне… Благо там! – ответил Юрась и закатил очи к небу.

Я ещё пытался его переубедить, словно не видел его беспомощность. Образ Богдана Хмельницкого стоял перед моим взором. И один этот образ мог повести за собой всех на нашей земле, кто не хотел возвращаться под панское ярмо.

– Юрась! Если останется булава в руках Выговского, ждут Украйну впереди беды неисчислимые… Ты не можешь поступить так! Ты – сын великого Богдана!

– Не время сейчас об этом говорить. Может быть, после… – Юрась торопливо попрощался со мной и отправился в бурсацкую келью.

Я с сожалением поглядел на его сутулую спину и поехал к дому воеводы.

Воевода и стольник Андрей Васильевич Бутурлин словно олицетворял собой русскую богатырскую стать и собственное высокородное величие.

Прочитав сопроводительную грамоту, он стал расспрашивать о том, что происходит в Чигирине.

К моему рассказу отнёсся вполне серьёзно, хотя и с недоверием.

– С чего бы это гетману Выговскому, давнему стороннику нашему, многое сделавшему для того, чтобы Малая Русь подпала под руку великого государя Алексея Михайловича, вдруг так переменяться и искать покровительства у польского потентата?… – пристально вглядываясь в меня, спросил он.

– Он давно двурушничает! Ещё при гетмане Хмельницком начал… – выпалил я.

– Да с какой такой стати я должен тебе верить, казак? Ты, как в сей грамотке изложено, под началом Выговского в генеральной канцелярии служил, им же ко мне толмачом направлен, а теперь на своего гетмана доносишь… А может, ты поклёп возводишь? Может, тебя поляки подкупили и ко мне подослали, чтобы смуту промеж нами посеять? Да знаешь ли ты, что за ложный донос я тебя на дыбу вздёрнуть повелю! Огнём пытать стану!

Под тяжёлым взглядом воеводы я глаз не опустил, хотя от слов его холодок по спине пробежал.

– Я царю в верности крест целовал в Переяславле. И от клятвы своей не отступлю даже под пытками, – дрогнувшим голосом произнёс я. – Свидетельствую как на духу только о том, что своими глазами видел, своими ушами слышал. Да ты и сам, пан воевода, в правде моей убедиться сможешь. Безо всякой дыбы… Достаточно послать гонца за полковником Пушкарём в Полтаву… Он всё сказанное мной подтвердит!

– Что ты понимаешь в высоких государственных делах? – усмехнулся воевода. – Да ведомо ли тебе, казак, что, может быть, гетман Выговский нарочно поляков ласкает, дабы пользу из сего извлечь и через ласкание сие о планах польских истинное представление составить его царскому величеству?

Бутурлин поглаживал светло-русую окладистую бороду, говорил медленно, словно проверяя каждое слово на вес.

Я видел, что он мне не верит, и дерзнул напомнить воеводе статью договора, с которого снимал копии.

– Простите, пан воевода, но ведь по Переяславскому договору предводителю войска Запорожского разрешено послов иноземных принимать всяких, кроме польских и шведских… Гетман же Выговский, принимая у себя поляков, эту статью нарушает!

– Это ты верно талдычишь! – Воевода ещё раз ощупал меня пристальным взглядом. – Тут Иван Евстафьевич и впрямь что-то перемудрил. Только вот за сие мудрствование считать его изменником преждевременно! Да и полтавского смутьяна Мартына Пушкаря я к себе звать не стану, дабы гетмана тем самым не искушать на новые неправедные поступки.

Он прошёлся по горнице, остановился передо мной, глянул сверху вниз:

– Выговский извещал меня об этом Пушкаре. Просил дать ратных людей в помощь, чтобы бунтаря сего усмирить и к послушанию принудить… Только я и это пока делать погожу!

Довольный своими мудрыми рассуждениями, он и на меня поглядел добродушнее: