Роман с фамилией

– Что ж, казак, твоё старание похвально. А преданность царю-батюшке делом проверим! Ладно, так и быть, будешь при мне. А пока сослужи службу… Немедля поезжай в Полтаву, повидай там Пушкаря и письменное свидетельство от него об измене гетмана Выговского востребуй. Поглядим, что Пушкарь напишет…

Радуясь, что встреча с воеводой не закончилась в пыточной, я откланялся. Наскоро перекусив в шинке на окраине Киева, переправился через Днепр на пароме и поскакал к Пушкарю.

Полтава разительно отличалась от правобережных городов, изувеченных войной. Она жила обычной мирной жизнью. В весенних лужах, запрудивших центральные улицы, шумно шлёпали крыльями домашние гуси и утки, выпущенные хозяйками из поветков и сараев. Дымились трубы над хатами, вкусно пахло пирогами и свежим хлебом…

Полковая канцелярия, которую я нашел подле церкви, бурлила, как кош перед походом. Туда-сюда сновали по двору казаки и простой люд. Обилие мещан и посполитых удивило меня.

Оставив коня у коновязи, я вошёл в дом.

В приёмной у полковника не протолкнуться. К великой моей радости, среди сотников и есаулов, ждущих приёма, я обнаружил отца Феофилакта. Он разговаривал с полковым писарем, которого я прежде встречал на радах, хотя и лично знаком с ним не был.

Отец Феофилакт, увидев меня, не удивился, но похвалил:

– Хорошо, что ты с нами, избранное дитя моё. Значит, прав я оказался!

Я сказал, что имею дело к полковнику от воеводы Бутурлина.

Писарь, которому отец Феофилакт поручился за мою благонадёжность, тут же без очереди провёл меня к Пушкарю.

Полковник Пушкарь соответствовал своей фамилии.

Дородный и краснолицый, похожий на тяжёлую осадную пушку – гармату, он выслушал меня, отдуваясь и всё время утирая толстое лицо хусткой – носовым платком размером с рушник. В жарко натопленной горнице витал стойкий дух горилки и смальца.

– Воевода от меня грамотку с описанием подлостей изменника Выговского ждёт! А я от него помощи! – сердито пыхтя в седые вислые усы, сказал он. – Мы с Ивашкой Выговским и сами справимся, людей-то, в казаки пойти охочих, только свистни – два, три полка враз набегут. Вот только бы грошей Бутурлин прислал хоть немного, чтобы оружия прикупить! Что скажешь, хлопец, будут нам гроши?

Я пожал плечами, мол, откуда воеводе денег взять, если и генеральной канцелярии он жалованье в срок выплатить не может. К тому же из разговора с воеводой я уяснил, что он помогать никому не собирается.

Это понимал, похоже, и сам полковник.

– Значит, грошей ждать нам не приходится… Ладно, ступай! – отпустил он меня. – К свитанку будет тебе грамота, напишу всё, что ведаю…

Отец Феофилакт, которому я передал наш разговор с Пушкарём, посетовал:

– Без оружия не выстоять полковнику… Супротив него Выговский всё Правобережье поднимет… Где же грошей взять?

– Будут вам гроши. – Меня вдруг пронзила одна мысль. – Завтра к утру будут, ты только, батюшка, мне свежую лошадь раздобудь.

Уже через полчаса я скакал в сторону Кобеляк.

Не знаю, откуда в моей памяти всплыл обрывок разговора батьки с матерью перед самым его отъездом на войну…

«Будет совсем невмочь, кидай хату, возьми тот горшок, что в углу сенника зарыт, помнишь, место показывал… Грошей тебе на первое время должно хватить…»

«У меня ни семьи нет, ни дома. Мне гроши ни к чему, – думал я, нахлёстывая лошадь. – Пусть они послужат доброму делу…»

К родному хутору я добрался к вечеру.

Старое пепелище за годы моего отсутствия заросло бурьяном.

Первым делом я отыскал место, где похоронил мать и сестру. Могильного холмика уже не было – он сравнялся с землёй. Я склонился, взял пригоршню набухшей талыми снегами землицы, завязал в узелок.

Припал губами…

Слёзы заструились по щекам, но я не стыдился их и не боялся, что кто-то увидит меня плачущим. Один я был здесь.

– Мама, Оксанка, дядька Василь! – негромко позвал я. – Батька!..

С самого первого мгновения здесь меня не покидало странное ощущение, что родные видят и слышат меня, что они где-то рядом…

– Простите, что я не отомстил за вас… – сказал я, и лёгкий ветерок, налетевший с востока, заколыхал сухие стебли бурьяна в ответ.

Большой глиняный горшок на месте сгоревшего сенника я отыскал сразу. Отцовский клад как будто сам высунулся мне навстречу.

Горшок был доверху полон золотых и серебряных монет. Немецкие талеры, польские злотые, русские рубли, турецкие акче…

«Прав был отец, нам бы этого надолго хватило… – подумал я, завязывая горло горшка тряпкой и приторочивая его к седлу. – Почему же мать не воспользовалась советом отца? Почему не уехала вместе с нами с хутора подальше от войны, от собственной гибели?»

Искушение воспользоваться свалившимся на мою голову наследным богатством вдруг возникло во мне. Словно кто-то вкрадчиво шепнул на ухо: «Сделай то, что не сделала мать, – спаси себя! Уезжай подальше! Живи в достатке, забудь обо всём, радуйся жизни!»

Но тут как живой встал передо мной однорукий дядька Василь, стреляющий по ляхам. Вспомнились его ясный взгляд и слова последние: «Встретишь отца, обскажи ему, что казак Василь Костырка… Да ладно, ничего не говори! Ступай, казаче, и живи долго!»