Роман с фамилией

– Мы же клятву русскому царю давали, пан генеральный писарь, всем войском Запорожским и каждый в отдельности. Нельзя клятву нарушать! Нарушишь её однажды, себя потеряешь!

Шуйкевич остановился у входа в свой шатёр:

– Эвон ты куда загнул! Охолонь, Мыкола! Сколько тех клятв давалось до нас, сколько нарушалось до нас, ещё никто нарушивший обет от этого не помер…

Я не мог больше его терпеть. Сказал сухо:

– Прикажи подать моего коня, Шуйкевич!

– Куда это ты собрался?

– К Шереметеву. Воевода ждёт если не подмоги от гетмана, то хотя бы вестей, что её не будет!

В голосе Шуйкевича прозвучало что-то похожее на сочувствие:

– Дурень! Да куда ты лезешь? Погибнешь же, сгинешь вместе со своими москалями!..

– Да лучше сгинуть, чем жить Иудой… – сказал я сурово, хотя помирать не собирался.

6

У Бога всего много, но силой не возьмёшь. Да и договориться с Ним, как ни старайся, не получится – ничего для себя не выторгуешь.

Как умолял я Господа, чтобы дал он мне благополучно добраться до осаждённого гуляй-города, какие только клятвы и обещания взамен не давал!

Но у Отца Небесного свои промыслы о каждом живущем, непонятные и недоступные смертным…

Когда прореженный польскими ядрами квадрат шереметевского гуляй-города был уже как на ладони, за мной увязались татарские всадники. Тут же и польские конники поскакали наперерез, отрезая дорогу к своим.

Польские рейтары опередили татар.

Одного из них, первым заступившего дорогу, я сбил выстрелом из пистоля. С другим – хорунжим в блестящей броне и шлеме со страусиными перьями, мы схватились на саблях…

– Шельма, пся крев! – бранился поляк, отражая мои удары и яростно нанося свои.

Я сражался молча, неистово. От лишних слов рука слабеет.

Он был хорошим рубакой, умелым, вёртким, но я одолел бы его, если бы не подоспели татары.

Свистнул аркан, и меня выдернули из седла.

Я больно ударился оземь. Тотчас на меня навалились. Скрутили руки.

Склонился надо мной татарин – тесен мир! – тот самый, что пленил меня тогда, после моей переправы через Днепр.

– Ахмед-бей!.. – выдохнул я, очухавшись.

– О, урус! – Он тоже узнал меня, оскалился. – Ты стал настоящий батыр! Батыр и снова мой ясырь! Ха-ха! Только некому тебя больше выкупить! Тимош-паша демекте – каюк! Он теперь тебе не поможет!..

Ахмед-бей прицокнул языком:

– О, Аллах, какого хорошего коня он мне за тебя тогда дал! Я его в конюшню самого хана Гирея сумел продать… Много монет получил. А теперь тебя продам. Не бойся, батыр, в гарем тебя уже не возьмут! Но на султанскую галеру сгодишься…

Тут подскочил поляк, которого ещё била боевая лихорадка, и горячо заспорил:

– Какая галера? О чём ты говоришь, татарин? Это мой пленный! Я рубился с ним и победил…

– Как – твой? Как – победил? – взвился Ахмед-бей. – Мой аркан на нём, значит, и ясырь – мой!

Татары, галдя, обступили хорунжего и его спешившихся рейтар со всех сторон.

Хорунжий оглянулся и заговорил более миролюбиво:

– Бей, погоди, не горячись! Да, я вижу, что аркан твой! Но этот хлоп брата моего Юзека убил! Родного брата! Вот он лежит. – Хорунжий указал на тело рейтара, сбитого моей пулей. – Отдай мне этого казака, прошу тебя! Я золотом заплачу…

– Алтын – якши! – Глаза у татарина заблестели. – Артык алтын – бик айбат! Много золота – очень хорошо!

Они долго торговались на причудливой смеси украинного, татарского и польского языков, и Ахмед-бей уступил, подкидывая на ладони кошель с золотом.

– Ладно, паша, бери ясыря себе! – И поглядел на меня с усмешкой. – Не повезло тебе, урус! Был бы моим ясырём, может, пожил бы ещё… Хуш! Прощай, батыр! Да поможет тебе твой бог…

Татары ускакали, уводя в поводу моего коня.

Поляки поволокли меня к своим пушкам.

Гарматы стояли на пологой возвышенности, шагах в двухстах от гуляй-города, и били по нему прямой наводкой. Летели щепы от разбиваемых ядрами щитов. Русские пушки молчали. Должно быть, закончились заряды к ним. Со стороны гуляй-города раздавались лишь ружейные выстрелы. Да и те всё реже и реже…

– Страшной смертью ты умрёшь, хлоп! – сказал хорунжий, и не было в его словах угрозы и ожесточения. Так говорит человек, привыкший убивать.

«Терзать будет… – мысленно напрягся я, собирая в кулак всю волю, чтобы только не осрамиться перед врагом, принять смерть так же достойно, как приняли её Байда, батька и дядька Василь. – Я казак, я ничего не боюсь!»

Рейтары и жолнеры приволокли откуда-то большой деревянный крест, сколоченный из двух брёвен, положили его на землю рядом со мной.

«Неужели распнут? – Губы самопроизвольно зашептали молитву ангелу хранителю:…Егда трубный страшный глас имать мя от земли воскресити на суд, близ мене стани тогда тих и радостен, надеждою спасения отъемляй тогда мой страх…»

Поляки спокойно и неторопливо ловкими движениями сдернули с меня одежду и, крепко схватив за руки и за ноги, уложили на крест.

Тем временем пальба с обеих сторон стихла. И над головами склонившихся надо мной увидел я низкое небо, затянутое сплошными хмарями…