Роман с фамилией

– Сколько можно петь одну и ту же песню: плоть, сладострастие, греховность человеческой природы? Оставь эти сказочки для глупых девиц, пришедших на первое причастие, или… для моего Джиллермо!

4

Свадьба отца и Бибиэны состоялась в конце второго месяца весны, когда в садах графства уже отцветали персиковые деревья. Мы с дядюшкой в этом торжестве не участвовали.

Дядюшка сказался больным, а одного меня не отпустил, ссылаясь на то, что поблизости замечены мавританские отряды, к тому же обострились отношения с соседним Руссильоном – того и гляди, начнётся война…

Напрасно я убеждал его, что мне не страшны никакие мавры и руссильонцы, что я уже отлично держусь в седле, неплохо владею мечом, а в стрельбе из арбалета не многие из его наёмников могут состязаться со мной.

Дядюшка остался непоколебим.

Поразмыслив, я догадался, что истинной причиной отказа от участия в свадебной церемонии явилась вовсе не болезнь дядюшки-епископа (он всегда отличался отменным здоровьем) и даже не опасная дорога в Кердань – мой благодетель просто не одобрял нового отцовского брака. Будучи человеком прямодушным, он не желал лицемерить, провозглашая здравицы на праздничном пиру, и посчитал разумным уберечь меня от неловкости, неизбежно возникающей в ситуациях, когда мачеха немногим старше пасынка…

Моё знакомство с Бибиэной состоялось в середине лета.

К этому времени граф Гислаберт Руссильонский заключил с отцом мир, по которому уступил ему владение монастырём Сан-Мигель-де-Куша. Этот монастырь располагался на важном перепутье и позволял отцу контролировать земли к юго-западу от Кердани.

Отец, возвращаясь после успешных переговоров с руссильонцами, заехал в Риполь и настоял, чтобы я отправился к нему погостить.

Я с радостью поехал на родину, где не был около десяти лет.

Всю дорогу я с нетерпением ждал встречи с родным замком.

Мои далёкие предки возвели его на месте бывшего римского укрепления времён войны с кантабрами. Старую, ещё римскую кладку по всему периметру укрепили, надстроили стены и возвели пять оборонительных башен, вырыли глубокий ров вокруг замка и заполнили его водой. Сделано это было настолько добротно, что многие столетия наш замок считался неприступной твердыней. По крайней мере, в моей детской памяти он оставался именно таким – самым мощным из всех замков, какие есть на свете.

Однако при новой встрече с родовым гнездом меня ждало разочарование: замок как будто съёжился, стал меньше. То ли крепостные стены вросли в землю, то ли ров обмелел…

Я хмуро озирал родные места. Во всём виделся упадок. Лачуги селян, их огороды и сараи, лепящиеся вокруг замка, поражали взор своей неухоженностью и нищетой, по крайней мере они показались мне таковыми после Риполя.

Старая римская дорога, ведущая к главным воротам замка, была вся в выбоинах и рытвинах. В двух местах её преграждали глубокие лужи, в которых неподвижно, как древние статуи, лежали грязные свиньи, даже не тронувшиеся с места при нашем приближении. Цепи подъёмного моста заржавели, как будто ими давно никто не пользовался, да и сами главные ворота замка, над которыми красовался наш выцветший на солнце герб, обветшали…

У меня даже возникло ощущение, что это не наш, а какой-то чужой замок! И это ощущение больно отозвалось в моём сердце, засело в нём занозой.

Мы въехали во внутренний двор. Слуги высыпали навстречу нашей кавалькаде, но среди них я не отыскал ни одного знакомого лица, словно все, кто жил здесь во времена моего детства, разом испарились…

Отец словно угадал мои мысли, обернулся ко мне.

– Это новые слуги, Джиллермо, – пояснил он. – Бибиэна привезла их с собой, чтобы не чувствовать себя одиноко на новом месте. Да вот и она, моя голубка, собственной персоной! Смотри, встречает нас! – расплылся он в самодовольной улыбке. – Как же она красива, твоя новая мать!

Бибиэна, моя мачеха, ждала нас в глубине двора, у широкой лестницы, ведущей в главный зал замка.

Мы сошли с коней. Их тут же взяли под уздцы подбежавшие конюхи. Слуги разом примолкли, расступились, склонив обнажённые головы. Отцовские собаки на псарне почуяли хозяина и разразились разноголосым лаем и визгом.

Приблизившись к крыльцу, я наконец смог рассмотреть мачеху.

Гибкая и грациозная, она вполне соответствовала своему имени – Бибиэна, что значит – живая. Её ладную фигуру подчёркивало шёлковое платье бирюзового цвета, поверх которого было надето другое, из тонкого серого сукна – более просторное, с широкими рукавами до локтей. Оно ниспадало до земли длинным шлейфом. Накинутая на плечи алая вуаль с серебряным узором завершала наряд. Горделивая посадка небольшой, аккуратной головки, прекрасно гармонирующей со стройной, точёной шеей, бледное лицо, обрамлённое тёмно-рыжими локонами, собранными на затылке и запрятанными под алый колпачок, резные губы цвета спелого граната, тонкий, прямой нос с небольшими чувственными ноздрями…

Оглушённый, ошарашенный, я невольно замедлил шаг, ибо у меня перехватило дух и сердце в груди затрепетало пойманным и зажатым в кулаке птенцом.