Роман с фамилией

Вороны чёрной, гортанной стаей закружили над барбаканом.

5

Я стоял на краю рва и глядел на тёмную воду, в которой скрылось тело баска. Когда на поверхность с громким хлюпаньем вырвались пузыри воздуха, так, словно Арратс сделал свой последний выдох, до меня дошёл смысл произошедшего: я только что убил человека.

Все доводы разума, что этот подлый слуга хотел лишить меня жизни, что он, грязный простолюдин, только что прелюбодействовал с женой моего отца, своего сеньора, и уже по одному этому достоин смерти, моя душа принимать отказывалась. Она сжалась в комок, осознавая смертный грех, и точно окаменела, понимая, что никакими, даже самыми вескими причинами этот грех оправдать нельзя…

Конечно, мне уже приходилось убивать. Я даже гордился собой, когда мне удавалось сбить стрелой ворону на лету. Но подстрелить птицу – это совсем не то, что лишить жизни человека.

С детства я готовился стать рыцарем и, значит, убивать врагов, сражаться с равным тебе во время турнира – этого праздника мечей и копий, как пишут в рыцарских сагах, или сойтись с вооружённым до зубов неприятелем на поле брани. Это считалось доблестью. И совсем иное – в обычной жизни, взять и прикончить простого пеона или виллана, как ты его ни назови… Такое обыденное убийство никак не вязалось с представлениями о рыцарской чести и благородстве, которые я с младых ногтей в себе взращивал!

Но ещё ужасней было понимание того, что теперь мне неизбежно придётся совершить «убийство» иного рода – разрушить счастье моего отца, которого я искренне любил и почитал. Я осознавал, что горькая правда о той, кого он нежно называет «своей голубкой», сразит его в самое сердце.

При мысли об отце во мне вдруг вспыхнула ненависть к мачехе. Это ведь она, Бибиэна, повинна в случившемся! Эта проклятая ведьма (не зря же я сразу окрестил её так!) нарушила все заповеди, все семейные устои…

Греховная картина, которую я увидел на лужайке, вновь как наяву встала передо мной. Те непристойности, которые Бибиэна позволила себе с садовником, и с мужем-то делать непозволительно! Я читал в монастырской библиотеке наставления епископа Вормсского. Он ещё сто лет назад в своём «Декрете» налагал на всех слуг Божьих неукоснительную обязанность расспрашивать на исповеди у каждого женатого прихожанина, не совокуплялся ли он с супругой в положении наподобие собак. И если мирянин поступал вопреки запретам, то он должен был немедленно покаяться, а священнику следовало наложить на грешника епитимью в десять дней на хлебе и воде. Также «Декрет» запрещал близость с супругой перед родами или в воскресенье, требовал семи лет строгого покаяния для женщины, если она ведёт себя как похотливое животное и прибегает к запретным ласкам и ухищрениям, дабы муж благодаря дьявольским действиям больше её возжелал…

Какие могут быть ещё «ухищрения», я даже представить боялся. Моей стыдливости было довольно и того, что мачеха вытворяла с грязным баском!..

Но как об этом рассказать отцу? Какие найти слова, чтобы не разбить ему сердце? Бибиэна, конечно, станет всё отрицать, обвинит меня в наговоре и, что ещё хуже, скажет, что я сам домогался её! А что, если отец поверит ей? Она ведь будет права: я же испытывал к ней то самое complexion venerea – любовное переполнение, о котором предупреждал мудрый епископ Вормский…

Все эти мысли и чувства окончательно сбили меня с толку…

Ах, как я мечтал сейчас оказаться в Риполе, подальше от Бибиэны, от этого заполненного мутной водой рва, на дне которого лежит убитый мной баск! Тогда не пришлось бы испытывать судьбу и ничего не нужно было бы объяснять отцу, причиняя ему боль…

Я тяжело опустился на вывороченный из барбакана камень, обхватил голову руками и словно оцепенел, потеряв счёт времени.

Знакомый звук рога возвестил о возвращении отца. Он всегда трубил, приближаясь к замку.

Солнце клонилось к закату. Я поднялся с камня, заглянул в ров, боясь увидеть там всплывшее тело, закинул за спину арбалет и быстро пошёл, почти побежал в сторону главных ворот замка.

У подвесного моста я оказался, когда к нему подъехал отец со своей свитой.

– Много ли настрелял ворон, охотник? – весело спросил он, придержав разгорячённого коня.

Ответные слова застряли у меня в глотке. Я только развёл руками.

– Ну ладно, стрелок, – сказал отец, – расскажешь о своей охоте за ужином. Смотри не опаздывай!

Он пришпорил коня. За ним последовали его воины. Копыта их лошадей звонко процокали по мосту.

Я с тяжёлым сердцем поплёлся вслед за кавалькадой.

В замке, опасаясь встретиться с Бибиэной, я быстро поднялся в свою комнату.

Первым делом переоделся, ибо моя рубаха вся пропрела, издавая запах страха и отчаянья. Чувствовал я себя прескверно. Во мне теснили друг друга муки совести, праведное желание изобличить подлую мачеху и боязнь причинить боль отцу. Я никак не мог принять решение, как мне поступить: открыться или промолчать, сделав вид, что ничего не случилось…

Я завалился на кровать и пролежал без движения, пока меня не позвали к ужину.

За столом я пытался не смотреть в сторону Бибиэны, боясь её косящего ведьминского взгляда.