Ох, думаю, мать честная! Но не оборачиваюсь, в «Странствии пилигрима» говорится: если человек оглядывается, у него недостает веры. Так мы шагали в молчании, пока со мной не поравнялся мужик в кепке и в болоньевой куртке, чистый мытищинский тип, склонный к тучности и меланхолии.
А мне Рита давно еще говорила: «Когда я кого-нибудь опасаюсь ночью в подворотне, я самым решительным образом направляюсь к этому человеку и спрашиваю: как пройти в булочную? Или: который час? Может, он не ответит, но мы с ним заглянули друг другу в глаза и чуть ли не преломили хлеб!.. Поэтому даже негодяи и подлецы – все ко мне очень всегда расположены».
Так что я тронула его за рукав и спросила:
– Как пройти к Клязьминскому водохранилищу?
Он даже вздрогнул от неожиданности.
– Я тоже, – говорит, – иду в эту сторону.
Заборы, заборы, гаражи, брошенные склады. Дикие безлюдные места. А дальше черные муромские леса и никакой электрификации.
Вот он шагает чуть поодаль и с подозрением на меня поглядывает. В конце концов не выдержал и спрашивает:
– Вы что ж, гулять идете?
– Да, – говорю, – гулять.
– Так поздно? Вас там кто-то ждет?
– Ждет.
– Кто, если не секрет?
– Муж, – отвечаю как ни в чем не бывало.
Он еще некоторое время хранил задумчивое молчание. Потом опять не вытерпел:
– А где ж он?
– Муж мой? – говорю. – Да вон он, – и показываю с холма на открывшуюся взору черную водную гладь, где меж трех континентов мироздания, один на целом свете, раздвигая полночь, выплывал из своего логова Кеша с ясным месяцем, облаченный небесами, подпоясанный зорями, звездами застегнутый.
Замолкли шорохи ночные, воздух едва шевелился. Луна светила так ярко, что с холма, где мы остановились с моим попутчиком, можно было разглядеть чайкино перо и водолазный шлем, прошлогодние ягоды рябины и камешки на белом песке.
Да, черт возьми, это были чудесные минуты.
Я не поняла, какое впечатление произвело Кешино представление на прохожего в болоньевой куртке. С виду – ничего особенного. Закурил беломорину, постоял, потоптался и отправился домой по дорожке.
За холмом в двенадцатиквартирном доме в однокомнатной квартире жила его семья: жена и двое детей. Он пришел, ни слова не говоря, поужинал, отказался смотреть телевизор.
Жена спросила:
– Что с тобой? Ты не заболел? Он ответил:
– Я уволился с работы.
Достал свои старые тетради, в которых когда-то писал стихи, читал их всю ночь, что-то чиркал, вырывал листы, сортировал. Под утро вдруг написал несколько строк. На следующий день опять сочинял, зачеркивал. Потом все порвал, выбросил, вернулся к себе на работу, на бензоколонку. Там строго спросили:
– Где был три дня?
– Болел, – ответил. – А сейчас выздоровел.
С тех пор каждый вечер он возвращался домой по той же тропке – все надеялся увидеть Луну, плывущую в лодке…
Так в жизни этого человека случилось чудо.
Получив гонорар, Кеша, по совету смышленого Андреича, купил бензогенератор. Но прежде чем слава коснулась его чела и увенчала неувядаемыми лаврами, поспешим, как сказал бы незабываемый О’Генри, перейти к великим страницам Кешиной биографии и к тому необыкновенному событию, которому суждено было вознести эту беспримерную судьбу на головокружительную высоту – в самом прямом смысле этого слова.
Однажды загадочный господин во всем черном, который ежевечерне за бутылкой сакэ любовался лунным аттракционом, встретил Кешу на пристани, когда тот с Андреичем сушили весла, оглядел обоих с головы до ног. При этом он жевал длинную сигару и щурил задумчиво глаза.
– Ну, друзья, – обратился незнакомец к этим соколам шоу-бизнеса. – Вы тут младенцы в темном лесу, нет у вас ни пестуна, ни продюсера. Будьте благоразумны и не отказывайтесь. Отныне ваша должность будет простой синекурой. Завтра мы уезжаем в Москву.
И хотя ни Кешу, ни астронома Потеряева никто бы не упрекнул в излишнем корыстолюбии, их новый знакомый посулил им столь сказочный гонорар в размере восьмисот долларов за одну акцию, что Газик со своим «Хрустальным звоном» сразу померк и незаметно отодвинулся на второй план.
Возбужденный бокалом мартини, аплодисментами и ярким освещением, опьяненный фурором, который произвел-таки лайт-бокс, Кеша заявил, что у него есть дела и поважней, нежели всю жизнь плавать по реке вечного исцеления в тихой заводи от ивы к камышам и обратно.
Человек в классическом черном костюме, любитель сакэ и сигар, был преуспевающим дантистом. Звали его Арсений.