Роман с Полиной

— Ты любила кого-нибудь?.. — мне стало стыдно, что я спрашиваю об этом, я невнятно домямлил. — Ну… ты понимаешь?..

— Да, понимаю, — Полина сорвала стручок акации, обломила его, сделала пищалку, дунула, звука не получилось, она выбросила ее. — Очень любила… Это был мальчик. Поэт. Я училась в десятом классе.

— А потом?

— Я разрешила задать только один вопрос.

— Значит, ты больше никого не будешь любить, — сказал я.

— Я не очень-то и стремлюсь, — сказала она…

— Полина, мне нечем будет заплатить тебе, — сказал я Полине.

— Ты уже заплатил, — Полина прижала грудью баранку, вынула из сумочки новенький международный российский паспорт с вложенным в него авиационным билетом.

Я развернул паспорт, в нем была вклеена моя свежая фотография, фамилия значилась ОВОД, имя мое, АНАТОЛИЙ.

— Полина, почему обязательно Овод?

Полина стала хохотать, как сумасшедшая. Жизнь в Америке ей явно пошла на пользу, я раньше не видел, чтобы она так смеялась. Зубы у нее были белые, как тот рафинад, который по пять комков на день давали нам каждое утро.

— Полина, куда ты так гонишь, давай остановимся, поговорим.

— Толинька, у нас еще будет время, наговоримся. А сейчас надо подальше отъехать отсюда.

Она сказала мне «Толинька», она никогда так раньше не говорила.

— Ты сказала мне «Толинька»?

— Да, я сказала… — она посмотрела в мои разноцветные глаза. — Тебе не нравится?

— Ты спросила, нравится мне или не нравится?

— Ну и что? — спросила она.

— Полина, что случилось с тобой?

— Я люблю тебя, — сказала она.

— Когда? — удивился я.

Мы едва не столкнулись с мчащимся навстречу огромным карьерным «БелАЗом». Полина остановила машину у обочины. Сама обняла и сама поцеловала меня. У нее было прекрасное дыхание молодой здоровой женщины. От меня же воняло спиртом, нельмой и «Шипром».

— Прости, от меня поди так воняет, — извинился я.

— А как от тебя должно пахнуть — ты ведь не из санатория, — вздохнула она. — Знаешь что, я немного устала, ты не мог бы чуть-чуть повести машину? — спросила она.

— Надо попробовать, я уже девять лет ничего не водил.

— Боже мой, ты девять лет просидел?!

— Девять, — сказал я и подумал: «всю жизнь».

— Попробуй. — Полина пересела ко мне на колени, опять обняла и опять поцеловала. Глаза у нее поплыли, дыхание прервалось. — Какое счастье, что я нашла тебя, — прошептала она…

— Какое счастье, что ты захотела найти, — сказал я.

— Я не знала, я бы раньше стала искать…

И вот уже я гоню по ледяной дороге надежный «ниссан-террано». Террано — это, кажется землепроходец, если «терра» — земля, значит, «террано» именно то, что нужно для такой дороги. Поземка за стеклами машины превратилась в пургу, сильный арктический ветер хлестал в нас со всех сторон острым колючим снегом.

Полина тронула меня за плечо. В ее руке было международное водительское удостоверение с моей цветной фотографией и фамилией Овод.

— Ну, почему все-таки Овод? — спросил я ее.

Она опять начала хохотать, как ненормальная. Мне тоже стало смешно, я тоже стал хохотать, не помню, когда я смеялся так.

— С этой фамилией меня первый же мент заметет.

— Осс разве лучше? — сквозь смех спросила Полина.

«Осс», конечно, ничем не лучше, но и «Овод», разумеется, не фонтан.

— Зато в Америке с этой фамилией ты будешь весьма популярен, — сказала Полина.

— Каким образом? — я совсем не понял ее.

— Ну, они подумают, что это ты сам или что ты его потомок, будешь выступать на паати в лайброри, рассказывать о нем, о себе… Тебе будут за это немножко платить.

Я опять ничего не понял.

— Они что — идиоты? — спросил я.

— Я бы так не сказала, просто их интересует все, что они не знают, — возразила Полина.

— Тогда они дети, — сказал я.

— Это, пожалуй, в точку, — согласилась Полина, — абсолютные дети. «Хочу» — «дай», «не хочу» — «не буду»… иногда — добрые, иногда — злые, но всегда конкретные и простые, как дети.

— Если они такие дети, почему тогда они самые главные в мире? — спросил я.

— Дети разве — не самые главные в мире? — спросила Полина.

— У тебя есть дети? — спросил я.

— Вопрос не корректный, — холодно сказала Полина. Я понял, что в этом кроется какая-то драма.

Пурга разыгралась и превратилась в настоящую бурю. Я включил все наружное освещение. Мы мчались сквозь завывание метели и снег по твердой обледенелой дороге. У нас стало, видимо, одинаково на душе, потому что мы вдруг оба запели:

Буря мглою небо кроет,
Вихри снежные крутя,
То как зверь она завоет,
То заплачет, как дитя,
То как спутник запоздалый

— и т. д. до самого конца.

Мы здорово пели, будто сто лет репетировали этот номер.

— Такой зимы, конечно, нигде нет, даже в Канаде, за что я и люблю Россию, — сказала Полина. — Нет, я люблю ее за три вещи — за то, что сказала, раз. За то, что здесь родилась, два. За то, что здесь ты. Нет, пожалуй, за четыре. За то, что она — Россия, и это, может быть, самое главное.

Мы мчались на прекрасном надежном «японце» сквозь русский опасный снег. Нам никто не попадался навстречу. Никого мы не обгоняли. Никто не обгонял нас. Никто не ехал с нами одновременно.