Romanipen (СИ)

Тут уж имелось, что сравнить. Бекетов ходил по морозу в распахнутом кафтане и усмехался Пете: передумает, может? А Алексея Николаевича застудиться угораздило, не слег едва. Петя как-то в палатку зашел, где они спорили, склоняясь над картой. Увидел, что барин нездоровым выглядел и знобило его — молча взял под руку и увел в палатку. А потом лечил: в деревню ближайшую пошел и спросил, нет ли знахарки у них. Ему показали на крайнюю избу, и открыла старуха, похожая немного на Лукерью. Удивилась сначала: «Тебе что, цыганенку, надобно?» Петя привык, что его за цыгана принимали. Объяснил, что он партизанит и что травы ему нужны — сказал, какие. Та поняла, что он толк знает, и принесла ему. И дивилась, провожая, с каких это пор цыгане в партизанах ходят.

Петя травы заварил и плеснул самогона — такая крепкая да забористая настойка вышла, что, попробовав, всю обратную дорогу пот со лба утирал. Алексея Николаевича ей отпаивал, хотя и заставить пришлось.

— Это что? — морщась, спросил он.

— Да уж, ваше благородие, не шампанское. Вы пейте, пейте.

Тот после одной кружки тут же заснул, и через пару дней прошло все.

— Да ты колдун у нас, — усмехнулся тогда Бекетов. — Надо ж было такой дряни намешать…

— А может, и колдун, — Петя повел прищуренными глазами. — Вот заколдую, так пожалеете, что смеялись.

— Да уже заколдовал, — досадливо махнул рукой офицер.

А на первой своей вылазке Петя с благодарностью помянул Кондрата: сразу вспомнил, как бегать на лыжах по лесу, где без них по колено провалишься в снег. Он ночью подбирался к французским кострам и слушал разговоры. Это мародеры были, дезертиры, которые решали, в какую деревню пойти грабить. В армии-то у них непонятно уже было, накормят или нет после перехода — вот и сбегали сами добывать.

Достаточно расслышав, он мчался назад. Если и видели его, то никакой француз за ним бы в чащу не полез. А в лагере его Алексей Николаевич встречал — не спал, дожидаясь, тут же обнимал и целовал за палатками. Ему не нравилась эта затея, будь его воля — не отпускал бы.

Но слишком много нужного Петя приносил, чтобы в лагере его держать. Они шли к Бекетову, и он показывал на карте, что узнал. А потом Алексей Николаевич тащил его к полевой кухне, где мог посреди ночи поднять повара и заставить греть похлебку. Только после двойной порции горячего наваристого бульона он Петю спать вел. И сам ложился рядом, крепко обняв его.

А как же барин разволновался однажды за него! Страшный тот день был: впервые Пете пришлось человека убить. Снилось ему долго это, в холодном поту просыпался и жался к Алексею Николаевичу.

Того не было с ним тогда. Петя с десятком мужиков пошел в деревню продовольствия для отряда взять. Они возвращалась, когда на дороге напоролись на французский разъезд — по-глупому, по неосторожности вышло, не схоронились вовремя.

А бой Петя плохо помнил. Закружилось так, что и не разобрать ничего — кричали, ругались, выстрелы громыхали… А как схватил его за шкирку здоровенный улан — тут и оставалось только, что ножом ткнуть наугад. Тот упал, а на руки Пете кровь брызнула.

Пока мужики добычу с них собирали, он в лес отошел. А там — мутило, аж выворачивало, в глазах темно было. А потом ничего, как окликнули — встал, снегом лицо обтерев, и вернулся к ним. Не догонять же потом.

Его шатало, пока шел, ноги не держали. Алексей Николаевич как увидел его — сам побледнел, сразу все поняв. На руках почти уволок его в палатку, а там судорожно обнимал и неумело пытался утешать: «Это ничего, это в первый раз только так…» Баюкал, как ребенка, гладил, а потом насильно водки в него влил, и Петя забылся.

А дальше и правда легче стало. Страшно, жутко — но все-таки проще, чем впервые. Только убитых обыскивать он никак не мог, притронуться почему-то отвратительно казалось. Не смотрел даже, как мужики деловито распарывали мундиры и шарили под ними, выискивая кошели. Хотя и понимал: придет со временем, не так еще очерствеет. Безжалостно сломала и выкрутила война все то, что было в нем еще мальчишеского — повзрослел раньше положенного, стал жестче и сдержанней.

Скоро у них был уже выученный отряд. С ним и орудовали — освобождали захваченные деревни, перехватывали курьеров, отправляя найденные бумаги в штаб, расправлялись с вражескими фуражирами и отрядами мародеров. Петя, не слушая барина, уходил с казаками в вылазки — его звали «черкесом» за храбрость, то шутливо, то с уважением.

Да и за сметливость он всем нравился. Как-то появился смурной и хмурый мужик в отряде. Он сторонился всех, недалеким казался, особливо когда Бекетов пытался разъяснить ему, что нужно перед французским обозом на дороге дерево свалить — подло и по-разбойничьи, но действенно. Тот только хмыкал и плечами поводил непонятливо. А вдруг Петя подошел к нему, отвел в сторону и шепнул что-то на ухо — и на другой же день тот подрубил это дерево, да еще и сам всех выучил, как нападать.

— У него на роже Сибирь написана, — пояснил Петя изумленному Бекетову. — Я сказал, будто открою вам, что он беглый, и вы его вернете туда.