Romanipen (СИ)

— Ужасное зрелище это было, — барин хмурился. — На восточном берегу оставалось множество солдат из тех, что не могли уже воевать. Они все кинулись на мосты, а Наполеон приказал их поджечь. Давка началась, на обоих берегах остались мертвые тела лежать.

— А сам-то Наполеон как? — взволнованно спросил Бекетов. — Окружили ведь почти!

— Почти, — усмехнулся Алексей Николаевич. — Витгенштейн всего в нескольких верстах от него был, но не напал.

— Ну что же это! — офицер досадливо треснул кулаком по одеялу.

— Не горячись, Миш, — рассмеялся барин. — Конечно, будь ты там, Наполеона непременно схватили бы.

— Да ну тебя. Самому будто не обидно.

А после переправы еще хуже у французов пошло. Их продолжали преследовать русские войска — гнали, не давали остановиться. Они, замерзая, падали на дороге — Петя как-то на одной версте от столба до столба с сотню тел насчитал.

И русская армия страдала. Но у нее переходы были недлинные, и каждый вечер солдат ждали костры, горячий ужин и стопка вина. Берег их старик Кутузов, не вступал в напрасные бои.

Наполеон сбежал — тайно уехал в Париж с небольшой свитой, оставив армию на произвол судьбы. В начале декабря французские солдаты ворвались в Вильно, где им обещали зимние квартиры, начали грабить город. А как к нему подошли русские казаки — оставили его, бросились дальше, в Ковно. Оттуда их выбили к середине месяца, и началось бегство к границе. Первыми бежали маршалы, перейдя Неман по льду в том самом месте, где полгода назад переправлялись с надеждой на полный разгром России.

И как только решился тогда Наполеон на наступление? Как отважился идти завоевывать государство огромное, богатейшее, славящееся величием духа и бескорыстием своего дворянства, устройством и многочисленностью войск, мужеством их; государство, заключающее в себе столько же народов, сколько и климатов? То были не европейские страны, где велась по всем правилам война и ему подносили ключи от сданных городов. Здесь, в дикой и холодной России, он этого так и не дождался.

Победа была полнейшая, врага изгнали за пределы страны. Российская империя возвысилась необыкновенно, став сильнейшей державой в Европе.

Двадцать пятого декабря, в Рождество, издан был Высочайший манифест о принесении господу Богу благодарения за освобождение России. Читался он всенародно на параде русских войск.

Гусарский полк в Вильно стоял. К параду еще с ночи готовились, чтобы шли празднества по всему городу. А перед торжеством Алексей Николаевич с Петей к Бекетову зашли.

Как же досадовал он, что не мог участия в том принять! Весь госпиталь донимал, то умолял, чтобы выписали, то ругался, то грозился в штаб писать лично Главнокомандующему. А без толку: не зажила еще у него рана, не пускали.

— Это что же выходит? — громко размышлял он. — Ты, Алешка, будешь там праздновать, будто более меня того заслужил! А я, значит, обязан сидеть тут! Это, знаешь ли, нечестно получается!

 — Завидуешь, — рассмеялся барин.

— А то, — он растянулся на койке и мрачно взглянул на друга. И окликнул врача: — Ну пусти, что ли, не поздно пока!

— Ваше благородие, вам нельзя на коня еще, — тот непреклонно покачал головой.

— Изверг… Ну ничего. Мы тогда здесь свой праздник устроим, получше ихнего.

Бекетов сел и выдвинул ногой из-под койки ящик, где виднелись бутылки вина. Наклонился было, но поморщился вдруг, прижав ладонь к повязке на груди.

— А вы говорите пустить, — вздохнул врач.

Бекетов взглянул на него как на врага. И произнес недовольно:

— И чего стоишь? Кружек неси. И поговори у меня еще, передумаю ведь всех угощать.

Тот метнулся быстро, поняв, что и ему перепадет. Плеснули всей палатке, подняли тост за Главнокомандующего и за государя.

А как уже уходить собрались, Бекетов вдруг поймал Анатоля за рукав мундира.

— Стоять.

Притянул его к себе, и тот едва не упал на койку. Бекетов вжал его в одеяло, стал оглаживать, целовать и шептать в розовеющее от смущения ушко, что же он с ним сделает, едва тот попадется еще раз.

Петя хмыкнул, покосившись на Алексея Николаевича: тот ему и половины из такого не обещал! Он придвинулся ближе к барину и хитро глянул на него. После парада непременно надо будет самим отпраздновать.

Бекетов еще и с Жаном стал прощаться тем же образом, и ждали мальчишек долго. Времени одеться едва оставалось.

А то в войну-то гусары совсем не такие, как на живописных полотнах. Были они в драных серых плащах, в серых же рейтузах с подтеками грязи, на голых седлах — ничего яркого и разноцветного. Тут ведь и вымыться лишнего случая не было, не то что вырядиться.

Но для парада, в победу — напротив! Денег из казны всем выдали, чтобы сделать праздничную форму. Алексей Николаевич был в белом мундире с золотым шитьем, в кивере с пушистым султаном из заячьего меха, а сапоги ему Федор все утро чистил.

Барин гарцевал на резвом кауром жеребце перед строем гусар — красивый, словно помолодевший. Петя любовался им, щуря глаза от яркого солнца: нынешний день словно сотворен был для праздника.