Romanipen (СИ)

Бекетов их каждый раз видел, едва глаза открывал. Хмурился, конечно, сердился, что покою не давали. Пробовал их отсылать куда-нибудь — то за табаком, то за книжкой, выдумывая ту, которую в армии и не сыщешь. Так находили где-то и возвращались довольные.

А потом он стал улыбаться их встревоженным сонным лицам. Кому ж забота и ласка не радостны? Шутить с ними начал, обнимал на глазах у всех. Мальчишки млели и тянулись к нему. Растопили-таки они гусарское сердце: оно ведь приятно, когда и звать не надо, помани только. Да и скучно без них было бы в госпитале.

Петя все никак не мог из-за мальчишек к Бекетову наведаться. С порога видел, что он с ними занят, и уходил, чтобы не мешать. Его и замечали не всегда, так увлечены были.

— Ты что же, думаешь, все честно играют? — Бекетову карты принесли, и он вдохновенно показывал, как их прятать. — Вздор! У любого гусара из рукавов сыплются, а еще вот так можно…

Как можно, он показывал на Анатоле — водил рукой у него по мундиру, и мальчишка весь красный сидел уже. Вот уж по колену гладить вовсе не нужно было, там карту не спрячешь!

— Так что проиграетесь только, если без умения сядете. А уж я научу… — судя по тому, куда по ноге Анатоля поднялась ладонь офицера, учить он собрался не только картам.

Петя усмехнулся, выходя. Бекетов встать-то еще с трудом мог, а рукам занятие нашел. То, что палатка общая для десятерых офицеров, ему не мешало.

И хорошо, что он не оставался: себя-то не позволил бы так оглаживать. Это и Бекетов понимал. Он отступился, рассудив, что лучше синица в руке, чем журавль в небе. А уж если две синички — смешные, занятные…

Вот так у них не получилось, не удалось. А Петя не жалел. Он часто думал, каково ему было бы с Бекетовым — вот бы Алексей Николаевич подосадовал таким размышлениям, если б знал. Да вот как тут не сравнить, когда оба перед глазами. Может, и нехорошо это, но были такие мысли, были, никуда от них не деться.

И выходило, что не того ему хотелось: ну гусар, ну офицер храбрый… А чего еще надо было — сам не знал. С барином привычно было, спокойно, а от добра добра не ищут.

Бекетову-то он, может, крепко в сердце запал. Да вот непостоянный он был, горячий — по-другому на мальчишек своих взглянул, ими увлекся. Это вряд ли у него надолго было, но пока рядом они, ласкаются к нему — чем не радость?

Петя понял, что лишний он тут, когда Бекетова с ними у палатки увидел. Тот — бледный, похудевший, слабый еще — первый раз тогда на улицу вышел. Мальчишки ни на шаг не отходили от него, рядом были.

Он, никого не стесняясь, Жана целовал — ласково, нежно. Потом на колени к себе пересадил и обнял, погладил кудри — не черные, а просто темно-каштановые. Тот, боясь больно сделать, не жался к нему, сидел тихо. А на плече у Бекетова Анатоль устроился и дремал. Взглянешь на них и невольно улыбнешься.

А между тем заканчивалась война, близка была уже победа. Вдруг так случилось, что непобедимая доселе французская армия стала толпой, отступление обратилось в бегство. Брели по заснеженным дорогам измученные, отчаявшиеся люди, у командиров не было никакой возможности заставить их идти строем.

Отдельные шайки дезертиров, будучи окруженными, бросали оружие и сдавались, не имея сил сражаться. А в плену кутались в обрывки шинелей, просились к кострам и умоляли покормить хоть объедками.

Их боялись, когда они только вступили в империю грозной армией «двунадесяти языков». Ненавидели, когда была сожжена Москва. А теперь — жалели. На голодного изможденного человека даже из мести рука не поднимется.

Многие из пленных были больны. Петя приметил как-то французского барабанщика, совсем мальчика — тот, простуженный, кашлял и едва не обжигал руки в костре. Мундир на нем не совсем рваный еще был, и Петя тому применение придумал. Подсел как-то к нему, и он испуганно отдернулся.

— Снимай-ка, — он потянул мальчика за рукав.

Тот, снова закашлявшись, помотал головой.

— Да не боись, не отбираю, — Петя стащил с себя армяк. — Меняемся, понял? Ну?

Вздохнув, он сам расстегнул на барабанщике мундир, снял и укутал его армяком. Одел на себя — узковато в плечах оказалось, но это ничего.

— А тебе зачем? — тихо спросил мальчик.

— В разведку к вашим пойду.

— А не боишься? — у того глаза сделались круглые.

— Чего ж тут бояться, — рассмеялся Петя.

Он это давно выдумал. По-французски умеет, так почему бы к них не ходить, не разведывать? Важное что узнать можно. Не сиделось ему в лагере.

Долго же его Алексей Николаевич отпускать не хотел! Петя с ним к офицерам пошел, чтобы те уговорили. Они при барине изобразили — будто бы они французы и спрашивают Петю. Тот складно отвечал, без запинок. Алексей Николаевич посмотрел и, наконец, рукой махнул.

Но просто так Петю не отпустил. Полушубком его укутал:

— Застудишься.

— Да какой же я француз тогда, — Петя оглядел себя. — Ну да ладно.

Но одежду-то теплую можно было как-то объяснить еще. А вот здоровый румянец на щеках Петю выдавал: видно, что не голодает. Пришлось драным бабьим платком обматываться и грязью мазаться, чтоб не приглядывались.