Романс о великих снегах

– А я думала, дедушка тихий, – удивилась внучка. – Смолоду горячий был, а теперь, конечно, тихий, когда спит зубами к стенке, – пошутила Ильинична. – Ну, как там вас дома? Что нового? Рассказывай. – Я медаль на стометровке выиграла. – На какой метровке?

– По плаванью.

– Рыбка моя золотая! – Ильинична обняла её. – Радость моя…

Лодка с Артамонычем скрылась за поворотом.

– Баба, а мне тоже на покосы надо, гербарий собирать. Ты со мной завтра поедешь?

– А куда я тебя одну отпущу? – Старуха посмотрела вдаль.

Потёрла поясницу. – А может, за околицей насобирала бы?

Переболокайся, да иди.

– Переболокайся? – Внучка улыбнулась. – Это значит, переодевайся?

– Это значит, спиняку мне опять прихватывает. Ну, завтра, даст бог, полегчает.

* * *

За работой время летело незаметно. Опадали туманы в низинах. Солнце набирало высоту – вытягивало жаркие лучи.

Старик размеренно шагал и шаркал острой косой, не забывая посматривать на реку – любимое чадушко ждал.

Остановившись передохнуть, Артамоныч приметил коршуна – появился откуда-то, стал над поляной круги наворачивать. Крестовина мелькающей тени изредка падала на траву.

Поглядев по сторонам, седой косарь прислушался, придерживая хриплое дыхание. И снова будто ветка чуть слышно хрястнула в чащобе за протокой.

«Нет, поблазнилось», – решил старик, оглаживая бороду.

Покой над покосами нарушали только пищухи-сеноставки, забавные зверьки, похожие на сусликов. В горах Сибири много сеноставок, и у них бывает горячая пора, свой сенокос. Если приглядеться: кругом покосов синеет и желтеет цветущий аконит – сеноставки режут стебли, разгрызают, сушат под камнями. Аконит – ядовитая штука для человека. А для пищухи-сеноставки – лакомство. Вот ведь как мудрёно всё устроено в природе.

Сорока за протокой застрекотала, захрустели сухие ветки – поближе теперь, посильнее.

«Может, мишка опять?» – Артамоныч повернулся. – В прошлом году пожаловал, так из ружья пришлось палить, отпугивать…»

Кусты возле протоки раздвинулись – на поляну вышел парень. Вышел как-то воровато, не уверенно. Постоял, упираясь руками в бока, покрутил головою в соломенной шляпе.

Увидев старика с литовкой, парень двинулся к нему, переступая через волны изумрудной кошенины, сверкающие росой.

Улыбка у парня оказалась удивительно приветливой, обворожительной.

– Здорово, отец! Артамоныч кивнул. – Здоров, коль не шутишь. – Бог помощь!

Старик почесался, обнажая потную подмышку.

– Бог-то бог, да и ты не будь плох…

– Что? – Парень глазами окинул покосы. – Помочь?

– Да нет. – Артамоныч вытер влажный лоб. – Поговорка такая. Присказка.

– А сказка впереди? – Парень посмотрел на избушку. Напряжённо посмотрел, как подумалось Артамонычу. – Твоя хоромина, отец?

– Моя.

– Живёшь тут?

– Тока летом. Она из досок. Надоело в шалаше на карачках ползать.

– Дача, стало быть? – И так можно сказать.

Старика подмывало спросить, кто да что привело на покосы, но в душу сразу лезть – негоже. Поэтому старик молчал, присматривался.

Парню годков двадцать пять. Загорелый, высокий, скуластый. На нём красовалась модная рубаха в петухах, тесноватая, правда. Тёмные брюки с металлическими заклёпками, с помятыми стрелками. Мокрые туфли облеплены травяными нитками, хвоей и лепестками раздавленных цветов.

– Ты, отец, один тут? Слышишь?

– Один. – Артамоныч присел на чёрный пень, торчащий на краю покоса. – А ты чего, сынок?.. Не заблудился ли?

Незнакомец опять улыбнулся. Только глаза продолжали напряжённо ощупывать окрестность.

– Заблудился. Компас потерял. – Он махнул рукою в сторону тайги.

Старик достал кисет.

– Ты вот сказал про дачу. А сам?.. Не дачник ли? – Маленько дачник, а маленько неудачник. – Парень, глядя на табак, слюну сглотнул. – У меня, отец, бензин закончился.

– Так ты на моторе? – Старик удивился. – А где он? Дачник махнул рукой.

– Там, сидит на мели.

– Надо же! А я, глухой пенёк, даже не слышал. В руке у старика чиркнула спичка. – Табачком, отец, не угостишь?

– Бери. Только, видишь, какой. Самосад.

– Нормально. – Закурив, парень сел на корточки и, похоже было, что привык он вот так раскорячиваться на лягушачий манер. – Отличный горлодёр. Лафа. Давно не пробовал.

Курил он жадно – видать, соскучился. Небритые щёки аж вовнутрь вваливались во время затяжки.

– Давно плутаешь-то?

– Давненько. – Дачник быстро высмолил цигарку, сплюнул под ноги. – Батя, дай ещё, если не жалко.

Артамоныч вскинул седые брови.

– Он же крепкий у меня! Куда с добром!

Сдвигая шляпу на затылок, незнакомец усмехнулся. – Капля никотина убивает лошадь, а хорька в лоскуты разрывает. Серьёзно. Мне один учёный говорил. На даче.

Они закурили, исподволь рассматривая друг дружку.

В последнее время окрестные берега застраивались дачами, старик иногда пересекался – на воде или на суше – с городскими жителями. Так что вроде бы здесь – ничего удивительного. Парень мог быть дачником. Вполне. Но дело в том, что Артамоныч долгие годы работал егерем и насмотрелся на разных залётных гостей, которые любили промышлять браконьерством. И теперь, когда он исподволь рассматривал незнакомца, сомневался в том, что это дачник. Больше похож на браконьера.