Романс о великих снегах

– Да причём здесь «кержак»? Где ты видел кержака, который курит? Слышал звон, да не знаешь, где он. – Почекутов заговорил резковато, но тут же перешёл на мягкий тон. – По молодости был не кержак, пил за милую душу. А теперь вот…

Доживёшь до седой бороды, тоже, может, станешь «кержаком».

– Не доживу! – спокойно ответил парень. – Ну, почему? Здоровый бугай. Жить да жить. – Не судьба.

– А ты откуда знаешь?

– Ладно, батя, не будем о грустном. У тебя такая весёлая жратва.

– Ешь, ешь. – Почекутов согласно закивал. – Баснями соловья не накормишь.

Быстро, как матёрый зверь, парень поел, разгрызая куриные кости. Попил травяного, душистого чаю. Громко икнул и сладко потянулся за столом. Сметая крошки хлеба, попавшие на рубаху, парень замер – загорелая рука застыла в воздухе.

– А чего ты, батя, смотришь так?

Старик поморгал удивительно синими, детскими какими-то глазами.

– Оголодал, гляжу.

– Так я же говорю, не жрал, чёрт знает, сколько. Старик посмотрел за окно.

– На моторе, значит? А откуда?

– Какая разница. – Глаза у парня осоловели; он взял коробку спичек с камелька, вынул одну и, оскалившись, поковырялся в зубах, среди которых сияло золото.

– Поспи, если хочешь, – предложил Артамоныч. – Устал?

– А ты?

– А мне ещё хребтину гнуть да гнуть!

– Так ты же на пенсии, верно? – Парень зевнул. – Зачем же пуп надрывать? Или хозяйство большое?

– Теперь уж нет. Укоротили.

– Так на хрена тебе эти покосы?

– Ну, что ты! – Почекутов отмахнулся. – Я, сынок, помру без них. Ей-богу.

– Подсел, что ли? Как на иглу?

Старик не понял. Поморгал белёсыми ресницами.

– Было дело по юности. Искали мы с подружкой иголку в стоге сена. Искали-то иголочку, а нашли мальчоночку. Сынок у нас родился. Во! – Почекутов улыбнулся в бороду. – Получилось так, что покосы оженили меня. Незнамо ещё, сколько бегал бы, крутился кобелём, а раз девка брюхатая, свадьбу сыграли. Всё по-людски. – Старик постоял у окна. – ты женатый, нет ли? Тебя как звать? Чего молчишь?.. Парень спал, раскинув руки. Приоткрывшийся рот сиял золотою подковкой, отражавшей солнце.

Старик на цыпочках пошёл к двери. Под ногами половица скрипнула.

– А? – Парень мгновенно распахнул глаза. – Ты куда? Сиди, давай, рассказывай!

– А ты будто слушаешь, – заворчал старик, слегка задетый приказным, тяжёлым тоном.

– Сморило. – Парень сел, раскорячив коленки, на туфли посмотрел; туфли тесноватые. – Табак-то есть ещё? Давай покурим.

– Я в избе не курю.

– Нет, ну точно кержак! – Парень усмехнулся, глядя на иконку. – Почему это нельзя? Ты объясни. Что? Грех?

– Детишек было жалко этой пакостью травить, вот и привык на улице…

– А-а, ну понятно. Значит, всё-таки можно? Возле раскрытого окошка, например?

Не хотелось, видно, парню лишний раз маячить на поляне.

– Покури, а что ж теперь? Подыми в окошко или в дверь. А лучше вон попей чайку.

– Да разве это чай? Моча новорождённого козлёнка.

– И на том спасибо. – Артамоныч обиделся.

Гость поднялся. Сильной рукой похлопал старика по плечу. – Не дуйся, батя. Просто я привык хлебать чифирь. Знаешь целебный напиток такой?

– Слыхал, тока не пробовал.

– А заварка есть?

– Ну, как же? – Старик показал на сухую траву, висящую за камельком.

Парень засмеялся, рыская глазами по избушке.

– А это что за краля? – заметил фотографию на стенке.

– Внучка, – ответил Почекутов, теплея голосом. – Симпатяга. – Парень зевнул. – Поспать бы, ёлки. Минут семьсот на каждый глаз.

– Поспи, а я пока пойду, пройду рядок-другой.

– Мне спать никак нельзя. Надо идти, а то меня на даче потеряли. Кумовья там волосы рвут сейчас на ж… на животах. – Парень говорил одно, а делал совсем другое – скинул чёрные тесные туфли, под которыми не оказалось носков, зато на ступнях голубела какая-то надпись.

Разговаривая, старик то и дело поглядывал на босые ноги, старался прочитать наколки.

– Они устали! – усмехнувшись, подсказал парняга.

– Кто устал?

– Ноги.

– А! – понял Артамоныч. – Это так написано? А сколь же годков тебе, сынок, что ты устал?

– Бьют не по годам, по рёбрам.

– Что верно, то верно. – Почекутов присел на табурет возле окна. – Был у нас на фронте солдат один, седой как лунь. А мы все молодые, безусые: «дед», говорим ему, «дед». Уважительно так. А потом разговорились после боя… А там же водку выдавали после рукопашной. Жуткое дело, я тебе скажу – ходить в рукопашную… Ну, вот мы по стакану тяпнули, разговорились, а он, этот дед несчастный, оказывается, моложе нас. Он из Белоруссии, под немцами ходил. Так ему по рёбрам так надавали – за ночь состарился. – Артамоныч хмуро поглядел на парня. – Ну, это война, это я понимаю. А ты? Чего устал?

Замки подламывать?..

Парняга встрепенулся на топчане. Глаза, только что соловые, смотрели жёстко, даже с какою-то злинкой.

– Ты не шей мне, дедушка, красный сарафан, – заговорил он, как-то странно выпячивая нижнюю челюсть. – Не надо мне чужого дела штопать. Я не мелкий фраер.

– Ты крупный, – согласился Почекутов, – даже рубаха чужая мала.

В избушке стало тихо-тихо. Пчела сверлила воздух где-то за стенкой.

– Молоток. – Парень хмыкнул. – Шерлок Холмс отдыхает.