Романтическая комедия

Когда мы уложили Джерри на свежие простыни, я вышла на улицу и позвонила в дверь семьи Ларсен. Потом спустилась на три ступеньки вниз, чтобы не стоять слишком близко к хозяевам. Дверь открыли Шарлотта и ее муж Кит, и я от души поблагодарила их за то, что целый день присматривали за Конфеткой. Они ответили: для их дочек это самое яркое событие за всю пандемию. Кит пошел за Конфеткой, а Шарлотта спросила, как дела у Джерри. Конфетка подбежала ко мне, виляя черным хвостом с белым кончиком и грустно заглядывая мне в глаза, и я чуть не расплакалась. Я взяла собачку на руки и еще раз поблагодарила Ларсенов.

– Если что понадобится, говори, – сказал на прощание Кит, когда я засобиралась обратно к Джерри.

– Салли, извини за странный вопрос, – вдруг остановила меня Шарлотта.

– Шар, не сейчас! – упрекнул Кит.

– Ты встречаешься с Ноа Брюстером? – поинтересовалась Шарлотта.

– Ну…

Я растерялась. Шарлотте было около тридцати пяти, она закупала товары для компании по производству электроники; это ее старшая дочь Стелла решила, что вызвала пандемию, когда упрекнула маму за частые разъезды.

– Не уверена, – пожала плечами я.

– Он мой самый любимый певец! Еще со школы.

– Ого!

Пожалуй, не следовало говорить, что Ноа сидит у Джерри дома…

– Знаю, ты по работе часто встречаешься со звездами, но это ты на тех фотографиях?

– Шарлотта, пусть идет, – вмешался Кит.

Когда мы вошли к Джерри, Конфетка прыгнула на кровать и принялась облизывать ему лицо – с медицинской точки зрения, конечно, такое нежелательно. Зато Джерри слабо пробормотал:

– Девочка моя хорошая!

В ту ночь я сказала Ноа, что собираюсь спать на полу в комнате Джерри.

– В маске? Да какой тут сон?

– Согласна, – ответила я и пошла искать в подвале древний спальный мешок. Ноа остался спать в моей кровати с плетеным изголовьем.

На второй день позвонили из офиса доктора Фишера: тест Джерри на коронавирус оказался положительным. Мне предложили поговорить с доктором Фишером, когда он закончит прием, но я вместо этого позвонила своей соседке по общежитию Дениз. Хотя совет Дениз перекликался с советами доктора Фишера, я свой урок усвоила и не стала спрашивать, стоит ли сильно волноваться, а поставила вопрос иначе:

– Он ведь вполне может выздороветь, правда?

– Да-да, – поспешно ответила Дениз.

Вторую ночь я снова провела на полу в комнате Джерри, а на третью легла спать с Ноа в своей старой постели. В отличие от тех дней в Калифорнии, наши прикосновения были исключительно невинны.

Все это время у Джерри не проходила температура, он жаловался на боль в горле, много спал и выглядел усталым, зато с нашей помощью съедал немного бананов, яблочного пюре, куриного бульона и тостов. Похоже, он не потерял ни вкуса, ни обоняния, его не рвало, и как только мы приспособились к прикроватному унитазу и писсуару, больше не ходил в туалет прямо в кровати. Обычно я выносила писсуар, которым Джерри пользовался сам, я только помогала ему сесть, а Ноа помогал ему с унитазом.

Шли дни, и мы с Ноа все чаще по очереди занимались чем-то другим, не только заботой о Джерри. Я смотрела фантастический сериал с драконами и кровищей, а Ноа тренировался на заднем дворе, советуясь с Бобби по «фейстайму», и ходил на пробежки по окрестностям. В очередное посещение «Таргета» он купил большой блокнот и гитару и порой играл на веранде, время от времени делая пометки в блокноте, а Конфетка лежала у его ног.

– Канзас-Сити вдохновляет на творчество? – сказала я, увидев эту картину на пятый день нашего приезда.

– Словно Париж тридцатых годов.

Я шагнула на веранду, и Конфетка тотчас перевернулась на спину, чтобы я почесала ей животик. Ноа сидел в сером плетеном шезлонге, защищаясь от солнца бейсболкой и солнцезащитными очками; завидев меня, он их снял.

– Моя мама умерла от рака желудка, там было много неприятных моментов, – объяснила я, наклоняясь почесать Конфетку. – Так что нечто подобное я уже пережила. И все же иногда удивляюсь, как неприглядна и печальна жизнь.

– Понимаю. Но уверен, Джерри очень рад твоему приезду. – Мы оба немного помолчали, только шуршали струйки разбрызгивателя. – Я бы хотел тебе помочь.

– Ты уже помог. Мне намного легче. Ты раньше бывал рядом с тяжелобольным человеком?

– С Билли Родригезом, замечательным продюсером. Он умер от глиобластомы в две тысячи десятом. Я записывал с ним все альбомы, кроме одного. Убирать за ним не убирал, но иногда навещал в больнице, а потом и в хосписе. Да, это очень тяжело.

– Если хочешь вернуться в Лос-Анджелес, ничего страшного.

– А ты хочешь, чтобы я вернулся в Лос-Анджелес?

– Нет.

И снова мы замолчали, только Конфетка виляла хвостом, а разбрызгиватель шуршал: ш-ш-ш, ш-ш-ш. Мне показалось или за нами наблюдали из окна ванной Ларсенов? Может, Шарлотта, а может, одна из девочек.

– Я не хочу возвращаться в Лос-Анджелес, – продолжил Ноа. – Когда-нибудь обязательно, только не сейчас.