Романтическая женщина и другие рассказы (сборник)

— Пожалуйста, не просите его присоединиться к нашей веселой компании, потому что он, кажется, сильно не в духе и может с досады испортить ваш сигарный пепел. Это было гениально в такую опасную минуту. Это выбило почву из под ног у Тристама, на лице его отразилось удивление — он заметил мою сигару! Минута проходила. Длинный столбик сигарного пепла и даже короткая любовная история — несовместимы, — это ясно самому подозрительному уму, а Тристам, слава небу, бывал иногда удивительно прост.

Я поднял сигару.

— А, черт! — воскликнул я. — Пепел, наконец, взбунтовался.

— Так и есть, я говорила, что он испортится! — беспечно бросила Консуэлло. — Но ведь я даже не коснулся его… запротестовал Тристам, и мы оба вздохнули, впервые после того, как услыхали шаги на дорожке…

Вот и весь инцидент, и вы меня простите, что я так утомительно долго рассказывал его. Тристам, она и я просидели с полчаса в беседке, разговаривая довольно принужденно, но мирно. Было ясно, что он потерял веру в меня, что нашей дружбе конец, что его подозрения не улеглись. Но в данную минуту придраться было не к чему. Что удивительного, если Консуэлло, как известно, мой старый друг, посидела со мной в беседке, пока я выкуривал свою послеобеденную сигару? После этого другой случай не мог представиться, так как за те полчаса я понял, что Консуэлло не для меня, что без всякой пользы для себя и для кого бы то ни было я строю из себя дурака, и, собрав последние силы, я решил бежать на другой день рано утром. А потом, как я уже говорил, я не видел ее лет десять, да и то встретился случайно…

Когда мы сидели в беседке, я, конечно, не мог выяснить, кто был тот молодой человек, что подслушивал под окном и выручил меня с такой удивительной находчивостью. Это было продумано им поразительно ловко. Как он до этого додумался! А еще удивительнее, что это сделал тот маленький хам, он, конечно, был хамом, иначе он бы там не сидел. Это не мог быть никто иной, как только молодой человек, влюбленный в Консуэлло. Он, вероятно, заметил, как мы с ней пробрались в сад, и последовал за нами до беседки, уселся в кустах под окном, слышал каждое наше слово и спокойно покуривал сигару, бесценную сигару! Когда он услыхал шаги по дорожке, у него хватило сообразительности угадать, что климатические условия в беседке могут стать очень нездоровыми, и, поддавшись благоразумному порыву, он сделал то, что сделал, и — исчез. На другой день я его не видел, потому что уехал с первым поездом. Что можно было сказать?

Он был хам и джентльмен, вот и все… Мы свернули в Клардосстрот и поравнялись с моим домом. Когда он окончил рассказ, я взял его под руку.

— Вы не правы, считая его хамом, — сказал я, он не последовал за вами к беседке. Он находился там за добрых пять минут до вашего прихода. Он, глупец, хотел выбрать самую безупречную ветку сирени для самой красивой и небезупречной женщины в мире. А она неожиданно появилась, с тем ужасным молодым человеком, который крутился около нее целый день, ну… тогда он сел на землю под окном, проклиная жизнь, проклиная женщин, и курил сигару. Я остался не для того, чтобы подслушивать; просто, я был слишком зол, чтобы двинуться с места. Видите-ли, она обещала встретиться со мной в беседке в десять часов вечера…

Мы подошли к моим дверям. Он улыбнулся, немного самонадеянно.

— Пожалуйста, простите меня, сказал он почти нервно, — и за то, что я напрасно осуждал вас, и за то, что надоел вам своим рассказом. Я, конечно, не рассказал бы вам всего, если бы почти не узнал вас в гостиной Холидей. Почти узнал… Не вполне, конечно… Память иногда играет странные шутки… Подумайте, удержать в памяти, хотя бы и смутно, лицо, виденное двадцать лет тому назад!

Я вышел вслед за вами… Итак, Консуэлло обещала встретиться с вами в беседке вечером?

— Теперь я, пожалуй, понимаю, — тихо добавил он, — почему она умерла такой смертью. Жизнь в такой плоскости становилась слишком сложной. — Спокойной ночи, друг мой!

Фей Ричмонд

Эпидемия инфлюэнции зимой 1918–19 года навсегда останется в моей памяти, благодаря странному стечению обстоятельств, которые никогда не имели бы места, если бы не эта жестокая эпидемия. В связи с ней мне ясно вспоминается огорченное лицо простоватой женщины, разговаривавшей со мной в то январское утро на тихой лестнице больницы на улице Бомон. Это было, вероятно, одним из тех нереальных происшествий, что составляют неотъемлемую часть той жизни, которую любит, но не умеет изображать реализм (уподобляясь старику, который слеп к тому, что делается у него под носом), между тем как романист сумеет, быть может, отвести этому должное место в ряду созданных им образов.