Романтическая женщина и другие рассказы (сборник)

Таковы, разумеется, лишь некоторые очаровательные женщины, и мы, уважающие дружбу, не обращали бы на них внимание, если бы эти женщины не были самыми привлекательными. Большинство женщин, к счастью, питают глубокое уважение к мужской дружбе- но мы не говорим про большинство, мы говорим про Консуэлло, которая не была ни колдуньей, ни развратницей — ее вина и несчастье заключались в том, что у нее не было никакого задерживающего якоря в кодексе морали и приличий.

Вернемся к сущности (это всегда самая надоедливая вещь в рассказе, вы не находите?). Дело подвигалось вперед медленно. Казалось, она не любит меня «так» и, как большой художник в жизни, не хочет обманывать себя насильственной страстью, которую она уже испробовала с Тристаном, — тем более, что еще может прийти настоящая, всепоглощающая страсть. Мы сражались на рапирах, она трепетала, но оставалась невредима. Это была совсем особенная игра, с очень странными правилами и ограничениями, которую я изучал постепенно; Я играл как можно лучше, несмотря на мою убийственную серьезность. Но игра была нечестная, в ней не было правил, предусматривающих возможные случайности, которые делали одного из игроков беспомощным и обрекали его на проигрыш даже до начала игры. Игра была неправильна, потому что, как в игре со смертью, играли с неправильно распределенным грузом в бросаемых костях. Она просто недостаточно любила меня.

После этих первых шести месяцев, проведенных в домашней обстановке, что-то стало нарастать в Консуэлло, она стала меняться с каждым днем, она постепенно превращалась в то, кем потом стала в глазах всей заинтересованной публики — в «первую красавицу сезона». Теперь эти красавицы обычное явление: стоит только пойти к Ритцу во время завтрака, и вы увидите целую толпу тонких фигурок с овальными лицами; но неизвестно, кем или чем они руководят в наши дни, если не считать фотографов и репортеров. Но лет тридцать или сорок тому назад они были очень редким и удивительным явлением; их бывало не больше трех или четырех, и люди становились на скамейки вдоль Роттен-Ро, чтобы лучше их разглядеть.

И вот, Консуэлло начала превращаться в такую красавицу. Она так хорошо входила в новую роль, что только несколько, старых друзей, вроде меня, жаловались на происходившую в ней перемену. Ее отнимала у нас толпа жалких женщин и пустых молодых людей, которых не следовало бы никогда выпускать из школы. И уже тогда, в таком смехотворном возрасте, у нее создавалась репутация женщины, мимоходом разбивающей сердца… Тристам, конечно, совершенно не разделял ее взглядов и старался ее удерживать, но она улыбалась и просила его не глупить; тогда она еще не возненавидела его и нежно к нему относилась, как женщина иногда относится к покинутому любовнику, если даже он случайно ее муж. И вот, в это время неожиданного ее перерождения в «прекрасную миссис Кэрю» наши дела, понятно, оставались все в прежнем положении; а я из чина «единственного постороннего лица» перешел в толпу пресмыкающихся молодых людей, — а ведь я в то время был уж не очень молод! Может быть, мне оказывали немного больше внимания, чем другим; действительно, оглядываясь назад, я убеждаюсь, что так и было, но тогда я этого не видел и мне было очень тяжело. Таким образом, мы тянули месяца три, и я, наконец, потерял терпение. В те времена я был довольно спокойного нрава и мое терпение не сразу лопнуло, нет, негодование мое нарастало и бурлило опасных две недели или больше, а когда умерло- многое другое умерло вместе с ним.

Моя дикая любовь к Консуэлло умерла во время моей первой и последней вспышки из-за ее нерешительности. Нерешительность, как-же! Несчастный глупец, я не понимал, что она нерешительна потому, что недостаточно любит; она была полной рабой своих эмоций, и ее решение родилось бы в ту самую минуту, как и ее любовь, — несчастный, счастливый малый, кто бы он ни был или мог быть!

«Вы не умеете ходить в упряжке», — сказал я ей с горечью в первые минуты моего угрожающего душевного состояния. И, подумайте, я считал, что имею какое-то право брюзжать, потому что в последнее время она повторяла, что любит меня, — но воспоминание ее любви к Тристаму было слишком свежо, и, вспоминая, как беззаветно она любила его, она была не в силах слепо поверить в возможность повторения того же переживания.

«Оно кажется совсем таким же, а потому я думаю, что люблю вас», — сказала она так нежно, что я не мог обвинять Юпитера за то, что он сдержал свои громы. Если бы я подождал… Но я уже ждал и больше не хотел ждать.