Романтики, реформаторы, реакционеры. Русская консервативная мысль и политика в царствование Александра I

Каподистрия и Стурдза воплощают типичную для начала XIX столетия размытость понятий либерального и консервативного. Как и Александр I, они полагали, что люди доброй воли должны найти средний путь между революционным переворотом и реакционным застоем. Каподистрия был сторонником конституционализма как строя, устойчивого к революциям, и верил в право наций на политическое самоопределение. Он также поддерживал высокую цель Священного союза внедрить нравственные принципы в международные отношения. В целом взгляды Каподистрии и Стурдзы по этим вопросам были близки, но у них были существенные расхождения в расстановке акцентов. Каподистрия подчеркивал значение этих идей для развития государства и общества: так, он настаивал на желательности установления конституционного правления в странах Европы и критиковал Меттерниха и других за невнимание к социальной напряженности, приводящей к революционным кризисам [Grim-sted 1969: 236–238, 240–242]. Стурдза, со своей стороны, делал акцент на необходимости упрочения религии как средства борьбы с моральной неустойчивостью общества, и это придавало его взглядам сугубо консервативный оттенок. Он утверждал, что человек Запада должен укротить свой мятежный дух, вернуться к смиренному послушанию Божьей воле и отринуть новшества XVIII века. В Священном союзе ему виделся образец идеального общества: лига христианских государств, сохраняющих национальные традиции и объединенных общей верой. Большая часть его деятельности в области российской внешней политики в период 1815–1821 годов была посвящена воплощению в жизнь этого взгляда на будущее Европы и России.

Стурдза в большей степени, чем другие герои данной книги, посвятил свою жизнь осуществлению комплексной и во многих отношениях глубокой идеологической программы. Его действия обретают смысл только в этом контексте. Взгляды его оставались неизменными всю его зрелую жизнь, и их можно восстановить по фрагментам, сохранившимся в разных источниках: в частных письмах, служебных бумагах, государственных пропагандистских трактатах, трудах, опубликованных под его именем или сохраненных в личном архиве, и в других документах, составленных им как на государственной службе в период правления Александра I и Николая I, так и в отставке.

Стурдза считал религию ядром национальной идентичности (в отличие от концепций Шишкова, ставившего во главу угла язык, и Карамзина, полагавшегося на самодержавие)[417]. Он испытывал глубокую теологическую враждебность к исламу, усугубившуюся из-за ненависти к Оттоманской империи, притеснявшей балканских христиан, и выразившуюся в его воинственной политической позиции. Но при этом он неоднозначно относился и к Западу. Европа представлялась ему единым сообществом, с которым он был связан благодаря знанию языков, интересу к европейской интеллектуальной и политической жизни и частым путешествиям. Однако он категорически не принимал западное христианство, и эта проблематика занимала центральное место в его мировоззрении. Для Стурдзы само великолепие латинской цивилизации было отклонением от простых истин раннего христианства, которым православная церковь, с ее менее развитой внецерковной культурной деятельностью, осталась верна. В течение всей своей жизни он пытался в полемических сочинениях объяснить Западу истинную природу православия[418].

Спокойствие страны, полагал Стурдза, зависит от усвоенного обществом нравственного чувства, от неправительственных организаций и исторических традиций, а не от принудительных мер со стороны государства; в этом он сходился с такими консерваторами той эпохи, как Франц фон Баадер, Адам Мюллер и Эдмунд Бёрк [Schaeder 1934: 47–48,65]. В отличие от Шишкова и Ростопчина, он считал «регулярное государство» XVIII века ненадежным, винил его во Французской революции и опасался, что оно возродится при реставрации Бурбонов. Основной чертой этого государства, как он полагал, было отсутствие нравственной основы, которая одна только и может легитимировать власть, а репрессии, к которым оно прибегало, лишь усугубляли духовную болезнь общества.