Романтики, реформаторы, реакционеры. Русская консервативная мысль и политика в царствование Александра I

К Великобритании Стурдза, подобно многим европейцам, относился одновременно с холодным восхищением и глубинной неприязнью[422]. Его отталкивала внешняя политика этой страны. В своих воспоминаниях Стурдза обвинял Лондон в том, что он стремится в первую очередь к своему главенству на море, а не к сотрудничеству с другими великими державами, он осуждал английские коммерческие круги за поддержку мятежников в Испанской Америке и обличал Британию (и Францию) как центры подпольной революционной деятельности, расшатывающей порядок в Европе. Самый яростный его упрек был вызван тем фактом, что после 1821 года Лондон использовал для осуществления своих циничных планов греков. Он хвалил британскую систему правления за то, что она обеспечивала стабильность и свободу, но приписывал этот успех консервативным ценностям, сохранившимся в английском обществе, а также выгодному географическому положению страны, и подчеркивал, что ее система не может служить моделью для других обществ, потому что развивалась в течение столетий и в уникальных условиях. На него производила впечатление религиозность британцев, но он с подозрением относился к их протестантизму, тогда как его восхищение их торговыми отношениями меркло перед негативной моральной оценкой общества с преимущественно городским населением. За фасадом благочестивого и разумного правления в Британии Стурдза чувствовал социальную напряженность, политический разброд, ересь и склонность манипулировать другими странами [Sturdza 1858–1861, 4: 83][423].

Понятно, что к Франции Стурдза относился с неизменной враждебностью. Но даже при этом он все-таки предпочитал родину революции и Наполеона бывшим британским союзникам России. Этот парадокс можно объяснить несколькими причинами. Стурдза принадлежал к общеевропейской аристократической культуре, Меккой которой был Париж. Почти все официальные бумаги и собственные сочинения написаны им по-французски; его воспитателем в детстве был француз, и английского языка он не знал. Он бывал во Франции, но никогда – в Англии, в кругу его общения были французы и не было англичан, он был гораздо лучше знаком с французской литературой, чем с английской. Католичество было ближе к православию (и меньше ассоциировалось с рационализмом), чем протестантизм, особенно «Пробуждение» начала XIX столетия. Как и российское правительство, Стурдза полностью поддерживал режим Бурбонов и чувствовал интеллектуальное родство с такими французскими мыслителями, как Шатобриан[424]. В сравнении с этим британская политика и образ мыслей были для него terra incognita. Наконец, Франция была более открыта для дипломатического влияния России, чем Англия. Английское правительство вызывало антипатию у Александра I, Каподистрия тоже отдавал предпочтение более тесным связям России с Францией. Возможно, поэтому Стурдза охотнее прощал грехи французам, чем англичанам.

Ни с одной из неправославных стран Стурдза не чувствовал такого родства, как с Германией. Большая часть путешествий приводила его туда; его вторая жена была немкой; Роксандра (фрейлина русской императрицы немецкого происхождения) вышла замуж за немца и некоторое время жила в Германии; Карл фом Штейн и Франц Баадер были его друзьями. В Германии еще держался старый режим, и консервативная интроспективная набожность, свойственная Александру I и Стурдзе, была распространена там больше, чем где-либо еще в Европе. Даже политическая раздробленность Германии ему нравилась, потому что она позволяла полнее проявиться духовному разнообразию народа, чем в централизованных Англии и Франции [Стурдза 1847: 38; Sturdza 1858–1861,3: 249,228][425]. Эта романтическая идеализация природной непосредственности немцев в некоторых отношениях показательна для мышления Стурдзы. Как российский и греческий патриот он полагал, что народы должны утверждать свою культурную идентичность, не допуская диктата иностранцев, и что «народ», особенно крестьяне, ближе к природе, Богу и истине, чем более развращенные жители городов. Он критиковал как единовластие пап, так и реформы Петра [Sturdza 1858–1861, 2: 174–182], потому что любая «железная рука» – царская, папская или революционная – грубо вмешивается в устройство мира, каким его создал Бог. Уважать естественное разнообразие общественных структур и классов, местных культур и традиций означало для него уважать труд Господа.