Романы Ильфа и Петрова

¹[к 36//13]. Глумливая "сериализация" какого-то заведомо уникального памятника или лица — известный прием юмора. В византийской эпиграмме XI в. "На собирателя реликвий" читаем: Ты часто отрываешь (показать друзьям) / Прокопия святого руки (дюжину), / Феодора лодыжки (посчитать, так семь),/ И Несторовых челюстей десятка два, / И ровно восемь черепов Георгия! [пер. С. С. Аверинцева]. В "Дыме" Тургенева[гл. 1] упоминается "княгиня Babette, та самая, у которой на руках умер Шопен (в Европе считают около тысячи дам, на руках которых он испустил дух)". Ср. также пример с автоматом в ЗТ 14//23.

Приложение

Отпускная страда

Юмореска Исидора Гуревича (в сокращении)

Если вы в учреждении разговариваете с человеком, который глядит куда-то мимо вас и отвечает невпопад, — знайте, что это отпускник.

Бросьте беседу с ним и, отойдя в сторону, поглядите на него. На его столе лежит протокол. Он опускает глаза вправо, в "постановили", читает; "...оборудовать новейшей и самой усовершенствованной аппаратурой для исследования дна и для биологических и химических изысканий"... и ничего не понимает. Он далек от этих изысканий, он уже видит себя на пляже, в трусиках, а рядом с собой не свою благоверную Варвару Петровну, а какую-то блондиночку "загсового" типа, молоденькую, хорошенькую, ужасно похожую на ту, что сегодня повстречалась в трамвае.

— Иван Иваныч, у вас отношение наркомата?

Иван Иванович с трудом отрывает глаза от протокола, а мысль — от блондиночки, морщит лоб и говорит:

— А я сегодня еду в отпуск, спросите Михаила Петровича!

— В Сочи?

— В Сочи.

— Счастливый, а я только в сентябре. Вы — в Сочи, а у меня мочи нет сидеть тут... Жарища!

Когда Иван Иванович возвращается домой, в коммунальную квартиру, он сразу попадает в атмосферу, раскаленную отпускным вопросом добела. Ядро атмосферы — в кухне.

Товарищ Чугунов сидит на корточках подле опрокинутой набок корзины и заменяет порванные "природные" плетеные ушки самодельными проволочными.

— Инвалидную корзину в чувство приводите, товарищ? — спрашивает Иван Иванович.

— Именно, ее здесь, а себя — там, на курорте. Как начну в себя солнце вбирать, — кожа даже треснет на мне и сползать начнет...

В кухню вбегает еще одна обитательница квартиры, Ларионова, нагруженная пакетами. Она швыряет их на холодную плиту и говорит:

— Измучилась! Муж в Кисловодск, я — в дом отдыха под Москвой. Володя — в Ялту, Женя — в Гагры, Петя — на кумыс... Мужу — трусы, мне — сандалии, Володе — трусы и сандалии, Жене — туфли, Пете— купальный костюм... Ах, заболталась я с вами, товарищи, а мне опять бежать: мужу — зубную пасту, Володе — порошку для бритья, Жене — пудры, Пете — камень для белых ботинок, и всем — мыла!

— Хлопочешь, хлопочешь перед отпуском, — заметил Иван Иванович, — а только во вкус войдешь — поезжай обратно!..

...Если вы в учреждении разговариваете с человеком, который глядит куда-то мимо вас и отвечает невпопад — знайте, что это отпускник, только что вернувшийся из отпуска и еще находящийся во власти отпускных впечатлений и переживаний... [Or 11.08.29].

37. Зеленый Мыс

37//1

Инженер Брунс. — В. Катаев утверждает, что какие-то черты этого инженера списаны с него [Алмазный мой венец, 166]. Можно поверить, что буржуазный комфорт, бытовая благоустроенность их маститого собрата могли быть мишенью дружеского шаржа соавторов. Фамилия "Брунс" восходит к годам одесской юности писателей: до революции в Одессе была пивная Брунса, "считавшаяся первой на земном шаре: подавали там единственные в мире сосиски и настоящее мюнхенское пиво" [Дон-Аминадо, Поезд на третьем пути]. Об "амброзии в виде сосисок с картофельным салатом" в таверне Брунса вспоминает также В. Жаботинский [Пятеро, 96]. Заведение Брунса было одним из мест, где собиралась одесская литературная молодежь в предвоенные годы [Скорино, Писатель и его время, 38; со слов И. Бобовича].

37//2

— Мусик!!! Готов гусик?!... Мусик! Ты не жалеешь своего маленького мужика [с ударением на у]. — Ср. "Котик! Ну, поцелуй меня в носик!" [В. Катаев, Квадратура круга (1927-1928), д. 1, явл. 2]. Видимо, идет от Гоголя: "Разинь, душенька, свой ротик, я тебе положу этот кусочек" [Мертвые души]; "Вставай, пульпультик! слышишь ли? гости!.. Протяни, моньмуня, свою шейку! я тебя поцелую" [Коляска].

Встречаются подобные диалоги и в сатириконовской литературе: "Здравствуй, котеночек, — поцеловал Иван Иванович Иванов мадам Иванову в щеку и потрепал по плечу. — Здравствуй, цыпленочек, — отвечает она... — Готов обед у котеночка? — Готов, цыпочка" [Б. Гейер, Иван Иванович дома, Ст 34.1913 — из тематической подборки, посвященной обывателю "Ивану Ивановичу Иванову"]; о других возможных реминисценциях из этого номера "Сатирикона" см. ДС 16//12.

37//3