Романы Ильфа и Петрова

Ср. также эпиграмму Марциала на хлебопека, ставшего стряпчим, но не расставшегося с прежними привычками [VIII. 16]; сатиру Эндрю Марвелла на лекаря, ставшего судьей ("The Doctor Turned Justice"). Сопоставление такого рода в риторической (не облеченной в сюжет) форме находим в очерке В. Дорошевича. Полицейский пристав, истязающий арестантов, предан опере и сожалеет, что не стал певцом. "И человек с такими тонкими музыкальными вкусами был приставом. И каким!" [И. Н. Дурново, в кн.: Дорошевич, Избранные рассказы и очерки, 261].

К городовому Ильфа и Петрова близок папаша Прентан в романе Ги де Мопассана "Монт-Ориоль" — бывший тюремщик, ставший в конце концов "попечителем, почти директором" курорта минеральных вод. Как шутит один из героев романа: "Для него ничто не изменилось, и он начальствует над больными, как раньше — над своими заключенными. Ведь лечащиеся водой — это не кто иные, как заключенные, ванные кабинеты — тюремные камеры, душевая — каземат, а помещение, где доктор Боннфий промывает желудок посредством зонда, — камера пыток" [1.4]. Метаморфоза царского городового в советского музыкального критика, равно как и тюремщика в директора курорта, — это, так сказать, кларификация наоборот, где мишенью сатиры является не превращаемый, а тот, в кого превращаются (в ЗТ - советский официозный критик и искусствовед; в одном фельетоне соавторов такой деятель упоминается как "Гав. Цепной").

Оригинальный вариант данной остроты мы находим в сатириконовской юмореске, где роль перемены профессии играет переселение души: "На одном спиритическом сеансе у знакомых мы вызывали душу одного околоточного, жившего в Москве во времена Власовского. Оказалось, что она живет теперь в теле одного видного литературного критика, приписанного к социал-демократическому участку" [Вл. Азов, Рассуждение об околоточных надзирателях, Ст 21.1912, "полицейский" номер].

Отчество и фамилия городового-критика, возможно, взяты из "Былого и дум" А. Герцена, где фигурирует знакомый автора (но не полицейский) Дмитрий Васильевич Неба-ба [II. 18].

12//5

По лицу Паниковского бродила безобразная улыбка. — Сходная характеристика — в ИЗК, 223 (1928-1929).

12//6

В городском саду перестал бить фонтан. — О временно переставшем бить фонтане рассказывает Альфред Джингль в связи с эксцентрическим самоубийством некоего испанского гранда: "Вдруг перестал бить фонтан на главной площади — недели идут — засорился — рабочие начинают чистить — вода выкачана — нашли тестя — застрял головой в трубе — вытащили, и фонтан забил по-прежнему" [Диккенс, Пиквикский клуб, гл. 2; о роли фигуры Джингля в формировании образа Бендера см. ДС 5//15].

12//7

Простите, мадам, это не вы потеряли на углу талон на повидло? Скорей бегите, он еще там лежит. — Фраза стоит в одном ряду с "Штанов нет", "Пиво отпускается только членам профсоюза" и другими рассеянными по роману намеками на товарные затруднения эпохи пятилеток. В ней сгущенно отражены дефицит товаров, заменяемых суррогатами, и карточная система, действовавшая в 1930-1934. "В 1930 сахар прекратил свое существование как продовольственный товар; он стал роскошью, отпускаемой лишь привилегированным иностранцам и иногда рабочим, но лишь в строго рационированном порядке", — свидетельствует в своей книге об СССР американский инженер [Rukeyser, Working for the Soviets, 89]. "В то время на кухнях коммунальных квартир непрерывно говорили о повидле, заменявшем дорогой сахар" [из комментариев Н. Я. Мандельштам к "Путешествию в Армению" (1931-1932); цит. по кн.: О. Мандельштам, Соч. в 2 томах, т. 2: 427; курсив мой. — Ю. Щ.\. О карточках, талонах и "заборных книжках" 30-х годов вспоминает другой американец в СССР, описывая "крупного размера книжки с талонами самых разнообразных и сложных цветовых рисунков" [Fischer, Му Lives in Russia, 33-34]. Потеря или кража карточки была для многих катастрофой, находка карточки или талона — невиданной удачей, на чем и играет Бендер, расчищая себе путь сквозь толпу.