Романы Круглого Стола. Бретонский цикл. Ланселот Озерный.

– Если он все еще на том пути, – сказал он, – ему придется провести ночь прямо в лесу. Но вы, сир, как вы думаете одолеть мерзавца Карадока? До нынешнего дня рыцари ни в одиночку, ни даже втроем или вчетвером не могли против него устоять. Мы наслышаны о вашей великой отваге; но вы поймете наши страхи, когда увидите его. Не он ли поговаривал уже о том, чтобы завладеть королевствами Артура и Галеота? Вот для того он и завел у себя в замке пагубный уклад, и для того держит там монсеньора Гавейна, чтобы завлечь туда всех лучших королевских рыцарей, какие только надумают его освободить. Если, несмотря ни на что, вы не боитесь вызвать его на бой, я поеду с вами: сложить за вас голову в ратном подвиге – это самое меньшее, чем мы можем вам отплатить.

– Да, – ответил Ланселот, – я попытаюсь сделать то, что не устрашило рыцарей, достойнейших, чем я.

– Если кто и победит Карадока, – сказал Мелиан, – так тот самый герой, которому дано было исцелить нас.

Оставим ненадолго Ланселота, чтобы увидеть, что стало с мессиром Гавейном.

LXXVII

Продержав его в объятиях целое лье, Карадок велел сорвать с него одежды, чтобы потуже привязать его на лошадиную спину; двое дюжих слуг били его плетьми, проливая благородную кровь изо всех частиц его тела. Он терпел, не проронив ни единой жалобы; он думал лишь о том, как будут огорчены и дядя его, и собратья, узнав о его злоключении. Когда они прибыли в Печальную башню, Карадок велел его развязать, чтобы сдать на руки своей матери.

– А! Гавейн! – вскричала старуха при виде его, – вот ты мне и попался! Уж я тебе припомню гибель моего драгоценного брата, которого ты предательски убил!

– Я никогда никого не предавал.

– Ты лжешь: как мог бы ты без предательства погубить рыцаря, который стоил сотни таких же, как ты?

Когда Гавейн услышал, что его дважды обвинили в вероломстве, он от ярости забыл все свои прочие беды.

– Сама ты лжешь, злобная ведьма, – воскликнул он, – и если подлый великан, который захватил меня безоружного, посмеет отстаивать твою ложь, я буду защищаться в самом его доме, один на один против него или любого другого.

Старуха, все более и более свирепея, позвала своих рыцарей.

– Не будет мне радости в жизни, – сказала она, – пока этого предателя не разорвут на куски; если вы не смеете убить его, так я сама это сделаю.

С этими словами она выхватила пику из станины и взяла разбег, чтобы нанести удар, как вдруг ее сын встал между нею и мессиром Гавейном, вырвав пику у нее из рук.

– Что вы затеяли? Вы хотите отнять у меня охотничью добычу?

– Как, сын! Он назвал меня злобной ведьмой, а ты не даешь мне его наказать?

– Матушка, разве вы не видите, что он желает смерти, чтобы избежать тюрьмы, где я его сгною?

Так удалось ему унять бешенство старухи. Но она распорядилась уложить мессира Гавейна вдоль стола, после чего намазала все его раны некоей мазью, с тем чтобы растравить их, но так, чтобы яд не проник до сердца. Затем она велела трем слугам перенести его в темное подземелье, где кишели всевозможные гады.

Посреди темницы был огромный мраморный столп, полый внутри, куда угнездили одр, покрытый грубой и узловатой соломой. Гавейн мог там распрямиться, но не мог привстать, ибо ниша эта не имела и трех пье в высоту. Ежедневно ему приносили его скудную долю хлеба и воды; лишь тонкое одеяло укрывало его от ледяного холода в этом узилище с низкими сводами, населенном смрадными змеями. Неумолчно и пронзительно звучало шипение гадюк и ужей, которые, чуя человеческую плоть, алчно вились и вздымались вокруг столпа. Не единожды чуял он искушение спуститься с одра и отдаться на съедение этим жутким тварям; но позор подобной смерти останавливал его, равно как и страх погубить свою душу. Ведь это значило бы добровольно пожертвовать своим телом, употребив его на угощение подобным сожителям; и потому он рассудил, что лучше терпеть, чем отчаиваться. Так провел он ночь. Яд проник в его ноги, и руки, и лицо; двадцать раз он терялся в забытьи, непрестанно одолеваемый и терзаемый ужами, коих отталкивал ногами и руками.

Между тем в другой части замка жила одна девица, возлюбленная Карадока. Она возненавидела его за то, что он ее похитил у первого друга, храброго и учтивого рыцаря, который погиб, желая защитить ее. Она долго жила у госпожи Бланкастельской, о ней и говорила эта дама своему кузену Галескену, герцогу Кларенсу, как мы видели выше. Не будь она под пристальным надзором Карадока, она бы не осталась ни на день в этой проклятой башне. Окно же ее выходило в сад, примыкавший к темному узилищу мессира Гавейна. Она услышала жалобы и не усомнилась, что они исходят от доблестного рыцаря, чьи подвиги и чье благородство при ней так часто восхваляли.