Роскошная и трагическая жизнь Марии-Антуанетты. Из королевских покоев на эшафот

Когда последний человек вышел, была половина девятого вечера.

Несмотря на вторжение во дворец, народ так и не добился санкции декретов. Он отомстил оскорблениями и обличениями короля и особенно королевы. Новые песенки, новые памфлеты разлетались, словно мухи, вокруг дворца. Патриотов веселил памфлет, озаглавленный «Жизнь Марии-Антуанетты», обвинявший Австриячку в приверженности всем порокам и совершении всех возможных гнусностей.

Стоило ей выйти в сад, как люди, собравшиеся на террасе Фейянов, начинали кричать: «Смерть! На фонарь!» – и бросали ей список лиц, в порочных связях с которыми ее обвиняли. Ей пришлось отказаться от прогулок. Однажды шайка оголтелых попыталась разбить камнями стекла в окнах ее апартаментов. Ей пришлось перебраться на второй этаж, в комнату дофина.

Париж наполнялся солдатами, вызванными Собранием для участия в праздновании Дня федерации. Все они были преданы революции и ненавидели королевскую власть. Им, радушно встреченным Коммуной, получающим от нее вдоволь провианта и вина, не терпелось показать свое рвение.

Напуганные последние защитники королевской семьи изобретали способы ее спасения. Госпожа де Сталь предложила план бегства, Малуэ – проект побега в Руан и далее в Англию. Король слушал, но не мог принять решение. Лафайет предпринял последнюю попытку, тотчас разбившуюся о слепую ненависть к нему Марии-Антуанетты.

А новости, приходившие с фронта, наполняли сердца патриотов печалью. Армия Люкнера отступала к Лиллю, бельгийцы проявляли враждебность; внутри страны аристократы пытались поднять мятежи в Бретани и Севеннах. В этой критической ситуации Собрание объявило Отечество в опасности и призвало нацию к оружию.

Мария-Антуанетта слушала новости с особым наслаждением. Необходимо было во что бы то ни стало продержаться до прихода иностранных войск. Но получится ли это? Каждый день стены Тюильри сотрясались от проклятий, ружейной пальбы и призывов к расправе, и это казалось ветром, предвестником сильной бури.

Растерянная, лишенная поддержки, королева вела жалкую жизнь среди непрерывных тревог. Госпожа де Ламбаль, верная и в несчастье, осталась рядом с ней, но от нее не было никакой помощи. Из короля, этой впавшей в уныние туши, порой за целый день не удавалось вытянуть ни слова. Только письма от Ферзена приносили ей некоторое утешение. В Брюсселе, где он оставался, несмотря на настойчивые призывы отца вернуться в Швецию, Аксель прилагал все силы для ее спасения.

По мере усиления опасности их переписка ускорялась. Письма, по большей части зашифрованные, перевозились в коробках для печенья и шоколада, пакетах чая, иногда под подкладкой одежды либо шляпы. Обычными почтальонами служили Гогла и Леонар.

Перепуганная Мария-Антуанетта писала Ферзену дважды в день, крича о своем отчаянии. Время поджимало, в любой момент всем им могли перерезать горло. Шайка убийц вокруг них непрерывно увеличивалась. В Париж прибыли шестьсот марсельцев, постоянно горланивших на улицах звавшую к ненависти и резне песню, придававшую бунту смертоносную дерзость.

Наконец усилия Ферзена принесли плоды. Австрия и Пруссия, напуганные развитием революции, заключили соглашение. 25 июля герцог Брауншвейгский издал в Кобленце манифест с угрозами подвергнуть Париж военной расправе и полному разрушению в случае применения малейшего насилия к королю и королеве. 28-го его армия выступила в поход, перешла границу и двинулась на Париж.

Спасены! Спасение шло к ним, как она всегда желала, на острие иностранных штыков. Она непрерывно перечитывала записку Ферзена с сообщением об этом чуде. По-прежнему озабоченный ее безопасностью, он указывал ей на подвал в Лувре, где она могла бы спрятаться в случае опасности. В мыслях она уже видела войска коалиции входящими в сердце Франции. Через несколько дней они будут в Вердене, потом в Шалоне, в Мо… возможно, придется подождать их с месяц…

Увы! Манифест герцога Брауншвейгского, который должен был напугать революционеров, лишь подхлестнул их ярость. На провокацию прусского военачальника народ ответил криками гнева и призывами к мести. Как только содержание наглой прокламации стало известно в Париже, якобинцы созвали свои отряды и выдвинули лозунг: на короля и королеву, призвавших иностранных тиранов себе на помощь! Городские секции вновь потребовали низложения Людовика XVI. Сочтя муниципалитет чересчур умеренным, они образовали повстанческую Коммуну, призванную навязать Собранию волю якобинцев. Марсельцев привели в центр столицы, вооружали федератов; на всех стенах плакаты звали патриотов к восстанию и резне.

И настал день 10 августа, воспоминания о котором раскаленным огнем жгли сердце королевы. Накануне они долго не ложились, ожидая штурма, опасаясь худшего. С полночи все парижские колокола забили в набат, на всех перекрестках трещали барабаны. В теплой ночи звучал топот ног отрядов, направляющихся от предместий к Тюильри.