Роскошная и трагическая жизнь Марии-Антуанетты. Из королевских покоев на эшафот

21 января Батц попытался освободить Людовика XVI на пути к эшафоту. Ему это не удалось; тогда он поклялся вырвать из рук революционеров королеву и ее семью. Неуловимый, раскрывающий все ловушки полицейских, брошенных по его следам, он с тех пор дерзко разгуливает по Парижу, несмотря на то что Конвент оценил его голову в триста тысяч ливров.

Благодаря Корте ему удается, переодевшись муниципальным гвардейцем, пробраться в башню и переговорить с Марией-Антуанеттой. В день, когда его дежурство совпадет со сменой Мишониса, Корте войдет в Тампль с Батцем и тремя десятками верных солдат, которых расставит у дверей башни и на лестнице. Между полуночью и двумя часами Мишонис, несущий охрану в комнате принцесс, оденет их в военную форму и выведет. Они, с оружием в руках, будут вместе с маленьким королем помещены в середину патрульной группы, и Корте, открыв все двери, выведет их наружу, где будут ждать экипажи.

Наступает день, приближается час, опускается ночь. Батц вошел в Тампль со своим отрядом и расставил людей в нужных местах. Скоро полночь. Вдруг появляется комиссар Симон, потрясающий бумагой, которую ему только что передал какой-то жандарм.

– Читай! – говорит он Корте.

Бакалейщик пробегает взглядом записку: «Мишонис предаст вас этой ночью. Будьте бдительны!» Он пожимает плечами, но Симон взбегает на четвертый этаж, где находится Мишонис, и приказывает ему спуститься и следовать за ним в мэрию. Чиновник исполняет приказ, но, проходя мимо Корте, шепчет ему на ухо:

– Все пропало!.. Спасайте Батца!

Корте понял. Он тут же приказывает патрулю обойти вокруг Тампля, включает в него Батца и приказывает открыть ворота.

Барон спасен. А наверху сидящие на стульях узницы опускают головы, онемев от отчаяния, подавленные, словно пассажиры потерпевшего в шторм крушение корабля, которые видят, как исчезают вдали паруса судна, которое, проходя совсем близко, могло их спасти…

Глава XII. Марию-Антуанетту разлучают с сыном

Было 3 июля. День, отмеченный двумя хорошими новостями. Утром, за завтраком, повар Тюржи сумел сообщить узницам, что Рейнская армия отступает под натиском имперских войск.

Изобретательность Тюржи в том, что касалось способов передачи новостей Марии-Антуанетте и Мадам Елизавете, была неисчерпаемой. То он засовывал свои записки в мотки шерсти или ниток, то бросал, обернув в них свинцовую пулю для тяжести, во флакон миндального молока, порой писал симпатическими чернилами на кусках бумаги, которыми затыкал горлышко графинов. Когда он чувствовал за собой слишком плотную слежку, переходил на язык жестов и знаков. Благодаря ему обе женщины постепенно узнали детали поражения республиканских войск на севере, о восстаниях в Вандее, в Нормандии, в Лионе.

После обеда они услышали, как кто-то играет на рожке. Это Тулан, вынужденный скрываться, но все равно решивший быть им полезным, снял комнату неподалеку от Тампля и оттуда, условным кодом, передавал им на своем рожке газетные новости. Между двумя ариями фанфар они узнали, что вандейцы, овладев Сомюром, Анже и Ансени, победно наступают на Нант…

Наступила ночь. В девять часов Мария-Антуанетта уложила сына, который сразу заснул. Чтобы ему не мешал свет, она натянула перед его кроватью большую шаль. Сидя рядом, королева и Мадам Елизавета штопают одежду. Между ними Мадам Руаяль читает вслух страницы «Святой недели».

Время от времени Мария-Антуанетта кладет свое рукоделие на колени и смотрит на спящего ребенка, на его немного бледное лицо, белокурые волосы, маленькую ручку, лежащую поверх одеяла. Когда она наклоняется к подушке, то чувствует, как ровное теплое дыхание ласкает ее щеки. Она вздыхает: жизнь этого восьмилетнего мальчика, ради которого она отказалась от свободы, – это единственное, что удерживает ее на земле. Она думает о неустойчивом настоящем, о еще более мрачном будущем. Ее охватывает огромное отчаяние, вызванное бессилием матери сделать что-нибудь ради счастья своего ребенка.

– Господи! – шепчет она. – Что со мной будет, если я его потеряю?..

Женщины вздрагивает. На лестнице слышатся тяжелые шаги. Они поднимаются, приближаются. Слышны хлопки железной и дубовой дверей, лязг отпираемых засовов. Мария-Антуанетта бросает взгляд на стоящие на камине часы, которые по злой иронии изображают Фортуну, крутящую свое колесо. Скоро десять! Она вздрагивает.

– Сестра, – спрашивает она еле слышно, – кто может прийти так поздно?

Мадам Елизавета не отвечает. Она уже заметила, что их мучители предпочитают ночные часы, чтобы объявлять им дурные новости, потому что темнота и тишина усиливают жестокость известий.

Узницы, окаменев, ждут, не сводя глаз с двери, в которую вот-вот снова пойдет беда. Она открывается, заходят шесть чиновников в шляпах на голове. Один отделяется от группы, достает из кармана бумагу и обращается к Марии-Антуанетте:

– Мы пришли довести до вашего сведения приказ Комитета общественного спасения, гласящий, что сын Капета будет отделен от своей матери и семьи.

Королева вскакивает, бледная, с дрожащими губами.