Роскошная и трагическая жизнь Марии-Антуанетты. Из королевских покоев на эшафот

Он уводит ребенка и в момент, когда вся группа покидает комнату, оборачивается.

– Больше не волнуйтесь, – говорит он, – нация, всегда великая и щедрая, позаботится о его воспитании.

Мария-Антуанетта, стоя посреди комнаты, слушает, как затихают на лестнице всхлипы и крики ее ребенка, вырывающегося и зовущего на помощь. Этажом ниже с глухим звуком захлопывается дверь. Наступает полная тишина…

Ноги королевы подгибаются, ей кажется, что все вокруг нее рушится, что сама она умирает, что она больше не вынесет. Она падает на колени перед кроваткой, судорожно хватает подушку, еще хранящую след головы сына, и, задыхаясь от негодования, возмущения и боли, бьет себя кулаком в лоб:

– О! Это слишком! Это слишком! Неужели Бог от меня отступился?

Глава XIII. В Консьержери

Шум заставил Марию-Антуанетту подскочить на кровати. Прижав руки к груди, с мокрыми от пота висками, она вслушивалась. Окружавшая ее ночь была черна как уголь. Кто-то шел… Дверь открылась, и вошли четверо полицейских. Она узнала Мишониса, Фруадюра и Мишеля; четвертый был ей незнаком.

Словно стыдясь возложенной на него миссии, Мишонис подошел к кровати.

– Гражданка, – сказал он, – мы пришли ознакомить вас с декретом Конвента, согласно которому вы должны быть переведены в Консьержери. Одевайтесь, нам приказано препроводить вас туда незамедлительно.

Мария-Антуанетта молча склонила голову, ее уже ничто не удивляло.

– Оставайтесь здесь, – сказал Мишонис своим коллегам, – присоединитесь ко мне внизу, как будете готовы.

И вышел. Королева встала. Едва она поставила ногу на пол, как ухватилась за ночной столик: у нее кружилась голова. Уже некоторое время кровотечения лишали ее сил. Она оделась на глазах муниципальных чиновников и торопливо собрала кое-какие вещи. Мадам Елизавета и Мадам Руаяль, прибежавшие в ночных рубашках, окружили ее и засыпали вопросами. Она отвечала им жестами, выражавшими неосведомленность, усталость и покорность судьбе.

Когда она была готова, чиновники обыскали ее и оставили только носовой платок и флакончик с нюхательными солями.

– Пошли, – скомандовал один из них. – Тряпки свои оставь тут, тебе их привезут завтра.

Она взяла дочь на руки и с силой прижала к себе, потом поцеловала Мадам Елизавету.

– Сестра, – сказала она, – я поручаю вам моих детей.

Затем, из опасения, что мужество ее покинет, она вышла из комнаты, не сказав больше ни слова, и с гордо поднятой головой спустилась по лестнице. Проходя мимо расположенного этажом ниже помещения, в котором содержали дофина, она непроизвольно замедлила шаг.

– Шагай! – приказал Фруадюр. – Ты что тут, на прогулке, что ли?

Она вздохнула. Сын находился в нескольких метрах от нее, а ей не позволяли в последний раз взять его на руки. Мишонис ждал внизу, после того, как все формальности по передаче арестованной были выполнены, он отдал сигнал трогаться в путь. Мария-Антуанетта шла неровным шагом, ничего не видя. Выходя из башни, она не пригнулась и ударилась лбом о верхнюю притолоку двери.

– Вы больно ушиблись? – спросил Мишонис.

– О, нет! – мягко ответила она. – Теперь уже ничто не может причинить мне боль.

Кортеж пересек сад и дворец великого приора. У дверей стоял фиакр, она села в него вместе с комиссарами, и, под эскортом двадцати жандармов, экипаж поехал через спящий город.

В половине третьего утра фиакр остановился во дворе Дворца правосудия. Фруадюр и Мишель вышли, Мария-Антуанетта последовала за ними. Мишонис собирался сделать то же самое, когда заметил на сиденье, где сидела королева, широкое темное пятно. Он провел по нему пальцами и почувствовал, как кожа коснулась чего-то влажного и липкого. Он поднес руку к огню факела и отшатнулся: она была красной от крови.

Старший надзиратель тюрьмы Ришар ожидал свою новую постоялицу. Он возглавил их группу, которая, пройдя через несколько решетчатых дверей со скрипучими петлями, свернула в длинный коридор, темный и гулкий. Наконец Ришар остановился перед огромной дубовой дверью, снабженной двумя засовами. Он отодвинул их, посторонился, и Мария-Антуанетта, подталкиваемая конвоирами, вошла в узкую сводчатую камеру.

– Вот ваше новое жилище, гражданка, – сказал Мишонис. – Здесь вы будете дожидаться решений Собрания.

Проходя мимо королевы к выходу, он шепнул ей на ухо:

– Мужайтесь, мадам! Мы не дремлем…

Неподвижно стоя посреди камеры, Мария-Антуанетта огляделась и только тогда заметила в углу высокую, стройную и миловидную молодую женщину, рассматривавшую ее.

– Кто вы? – спросила она.

Незнакомка с почтением приблизилась.

– Мадам, меня зовут Розали Ламорльер, я служанка госпожи Ришар, и моя хозяйка приказала мне поступить в ваше распоряжение.

Королева покачала головой.

– Благодарю вас, дитя мое, – сказала она ровным голосом, – но с тех пор, я как стала никем, я сама себя обслуживаю.