Роскошная и трагическая жизнь Марии-Антуанетты. Из королевских покоев на эшафот

Надо было отвечать, но как? Ни пера, ни карандаша нет. Она взяла булавку, которую сумела стащить у служанки Арель, вырвала страницу из книги и, вооружившись терпением, сумела наколоть несколько слов: «Доверяюсь вам. Я приду». Потом сложила записку и стала ждать, когда Ришар принесет ей ужин, чтобы передать бумагу.

И на этот раз побег сорвался, хотя ни одна другая попытка не была так близка к успеху. В ночь со 2 на 3 сентября Мишонис приехал за ней, чтобы отвезти в Тампль. Она уже выходила из камеры, когда жандарм, несмотря на то что она дала ему пятьдесят луидоров за молчание, встал в дверях и пригрозил смотрителю полиции позвать стражу, если тот будет упорствовать в своих попытках увести заключенную. На следующий день заговор был раскрыт, Мишонис арестован, а Ришар и его жена посажены в Маделоннет.

При мысли, что Мария-Антуанетта едва не убежала, Конвент охватила паника. Что же это за тюрьма, из которой вдова Капет может выходить так же легко, как с постоялого двора? Надо было оборудовать для нее новую, более надежную. Таковую обнаружили в самой Консьержери. Это было помещение аптеки, из которого тотчас выселили аптекаря. Рабочие закрыли окна листами железа и решетками, забили желоб, служивший для водостока; наконец, дверь, которую посчитали недостаточно прочной, дополнили еще одной, снабженной специальным замком.

Когда камера была готова, Марию-Антуанетту перевели в нее. Но прежде полицейские чиновники обыскали ее вплоть до швов на одежде и забрали последние оставшиеся драгоценности: три кольца, часы и медальон с волосами дофина. Ее лишили горничной, зато двое часовых должны были днем и ночью находиться под ее окнами, а два жандарма в ее комнате. В камеру вдовы Капет мог заходить только Бо, новый старший надзиратель, отвечавший за нее головой.

К счастью, Бо не был жестоким человеком. Под его карманьолой билось чувствительное сердце. Этот грубый с виду якобинец, которому помогали жена, дочь и Розали, старался, как мог, облегчить жизнь узницы. Пищу для Марии-Антуанетты по-прежнему готовили тщательно и вкусно, вода для питья, приносимая ей, как и раньше, была чистой и свежей. Видя, что постоянное присутствие жандармов доставляет ей неудобство, Бо, под предлогом, что через них она может связаться с сообщниками на воле, добился, чтобы стража стояла у двери, снаружи камеры.

Запертая за двумя дверьми, Мария-Антуанетта осталась наедине со своими мыслями. Пока было светло, она читала или пыталась чем-то занять руки. Она вырвала несколько ниток из ковра, который Бо приказал повесить на стену, чтобы защитить ее кровать от сырости, и при помощи двух зубочисток пыталась сплести нечто вроде подвязки.

Когда же наступала ночь, бесконечная ночь, еще более удлиняемая темнотой камеры, она принималась расхаживать от стены к стене, а когда совсем не оставалось света, чтобы ориентироваться, садилась на стул и молилась, шепча по привычке слова веры и надежды, в которые перестало верить ее сердце. Потом, глядя в темноту, она смотрела, как перед ней проходят призраки ее прошлого.

Они приходили из счастливого детства, из радостной юности дофины, из ушедших годов ее яркого царствования. Они приезжали на санках, скользящих по снегу, приплывали на гондолах, привозя эхо праздников и отблеск фейерверков Версаля и Трианона. Они все были здесь, мертвые и живые: Мария-Терезия, аббат де Вермон, графиня де Ноай, госпожа де Полиньяк, Артуа, Безенваль, Куаньи, Лозон и все остальные, а над ними висела в воздухе отрубленная голова госпожи де Ламбаль. Все они поочередно подходили, смотрели на нее с печальным удивлением, словно спрашивая себя: «Неужели это она? Неужели это наша королева?»

Почему она здесь, в этом аду? Она впадала в ступор, когда думала о тех, кто ополчился сейчас на то жалкое существо, каким она стала. Какое зло она им причинила?

Она спрашивала себя и признавала себя невиновной. Конечно, она любила развлечения, наряды, все, что блестит и веселит; конечно, она годами с веселой беззаботностью черпала обеими руками деньги из казны. Но разве могла она подумать, что однажды эти деньги закончатся? Когда она просила двадцать тысяч луидоров, ей приносили сотню тысяч. Она и представить себе не могла, что народ голодает по ее вине, ведь она много лет видела вокруг себя только счастливые лица, радующиеся жизни.

Однако несчастье мало-помалу открывало ей глаза. Конечно, это из-за своей гордыни она отказалась прислушиваться к советам Мирабо и отвергла помощь Лафайета; но она предпочла потерять все, нежели сохранить урезанную власть. Да и что она могла сделать в этой борьбе, если народ уже тогда был настроен против нее?

Разве не была она всегда добра к беднякам, помогая тем, о чьих бедах ей становилось известно? Разве когда-нибудь отталкивала приходящих к ней за помощью?