Роскошная и трагическая жизнь Марии-Антуанетты. Из королевских покоев на эшафот

Проходит несколько смертельно опасных мгновений. Наконец королевский лакей услышал стук и открывает дверь. Мария-Антуанетта бросается в спальню Людовика XVI, но его там нет. Что с ним случилось? Но вот и он входит, сопровождаемый госпожой де Турзель; на руках у него завернутый в одеяло дофин.

– А моя дочь? – кричит королева.

Со свечой в руке она бежит в спальню Мадам Руаяль, будит ребенка и приводит к остальным. Вся семья в сборе. Дворец дрожит от яростного вторжения бунтовщиков, крушащих и грабящих все, что попадается им под руку. Штурмующие наконец добрались до спальни Марии-Антуанетты и, придя в ярость оттого, что нашли ее пустой, кромсают штыками и ножами еще теплую постель.

Телохранители тем временем забаррикадировались в «Бычьем глазе». Со шпагами наголо они атакуют, чтобы освободить подступы к нему. Как долго продлится эта отсрочка? Но тут во главе своих гренадеров прибегает извещенный о происходящем Лафайет, разгоняет грабителей, выставляет их из дворца и восстанавливает подобие спокойствия; затем он идет к королю, который совещается со своими министрами.

Вся королевская семья собралась в спальне Людовика XVI. Стоя у окна, Мария-Антуанетта наблюдает за толпой, бурлящей на Мраморном дворе. Перед ней дофин, поставленный на стул, играет с волосами своей сестры.

– Мама, я хочу есть, – говорит он.

– Потерпи, мой мальчик, – отвечает королева, раненная в самое сердце этой просьбой, слабым отголоском громких криков о голоде, сотрясающих дворец.

Все присутствующие охвачены мрачным отчаянием. Снаружи мятежники начинают терять терпение, слышатся требования:

– Короля! Булочника! Мы хотим видеть короля!

Людовик XVI решается показаться. Он хочет что-то сказать, но получается какое-то невнятное бормотание, его голос заглушается ревом толпы. Крики становятся громче:

– Да здравствует нация! Короля в Париж! В Париж!

Бледный и хмурый, он заходит внутрь, и тотчас слышатся вопли:

– Королеву! Булочницу на балкон! Выйди на балкон, потаскуха!

Мария-Антуанетта взглядом советуется с Лафайетом.

– Мадам, – заявляет генерал, – одна вы можете их успокоить.

Ее бьет дрожь, она боится, собирается отказаться; но воспоминание о матери, которая одним своим появлением умела усмирять толпы, заставляет решиться. Она берет за руку сына и дочь и выходит с ними на балкон.

– Без детей! – кричат снизу одержимые. – Одна королева! Одна!

Она отстраняет дофина и Мадам Руаяль и делает пару шагов вперед, прямая в своем плаще в желтую полоску. Долгих две минуты она стоит над толпой, отбросив назад растрепанные волосы, скрестив руки на груди, подняв голову и презрительно выпятив губу. У ее ног на солнце блещет смертоносный лес сабель, пик и штыков, между которыми сверкают глаза диких хищников. Какой-то мужчина берет ее на прицел.

– Стреляй! Стреляй! – кричит женщина.

А она не шевелится, словно окаменев, открытая смерти. Ружейный ствол опускается. Повисает долгая тишина. В свою очередь выходит Лафайет, кланяется ей, целует ее руку и, подняв свою, провозглашает:

– Да здравствует королева!

Неожиданно масса народу вздрагивает, словно вода, которая вот-вот закипит, и к небу летит единый крик:

– Да здравствует королева!

Она возвращается и, подхватив на руки сына, разражается рыданиями.

Но нужно действовать и воспользоваться этой разрядкой. Собирается Совет. Людовик XVI выражает сожаление из-за того, что не уехал накануне в Рамбуйе, но он все еще колеблется. Сен-При говорит, что ради выигрыша времени королю следует притвориться, будто он уступает требованиям народа. Лафайет заявляет, что в случае отказа не сможет больше ручаться за свои войска. Король капитулирует и объявляет Совету, что переезжает в Париж.

Радость победы будоражит толпу, громом гремят крики, трещат ружейные и громыхают орудийные выстрелы. Но мятежники не трогаются с места, они ждут. Король должен отправиться в Париж не через неделю, не завтра, а прямо сейчас. И они увезут его с собой, живого или мертвого.

В час двадцать пять королевская семья спускается по мраморной лестнице и садится в большую шестиместную карету с алыми панелями. То, что осталось от двора, размешается в экипажах для свиты, и кортеж, более тридцати тысяч мужчин и женщин, трогается с места. Во главе двое мужчин несут на остриях пик окровавленные головы убитых королевских телохранителей, затем шагают национальные гвардейцы, потрясающие нанизанными на штыки буханками хлеба, вместе с рыночными грузчиками, окружающими шестьдесят телег, груженных зерном и мукой, прикрытых листвой; за ними следуют парижские гренадеры и разоруженные телохранители; рядом с королевской каретой едет Лафайет, то и дело задевающий ногой ее дверцу, а дальше другие кареты, в которых заняли места депутаты Собрания. Замыкает шествие основная часть Национальной гвардии. Вдоль всей процессии идут, меся грязь, рыночные торговки, увешанные трехцветными кокардами, другие оседлали пушки, кто-то залез на лошадей, все размахивают тополиными ветками и вопят:

– Да здравствует нация! Долой попов! Всех епископов на фонари!

Время от времени их ненависть обращается против королевы: