Роскошная и трагическая жизнь Марии-Антуанетты. Из королевских покоев на эшафот

– А когда вы перетянете на свою сторону армию, когда будете уверены, что парижане не шевельнутся, тогда вы, со всем двором, покинете Париж, но не убегая и, главное, не призывая себе на помощь иностранные войска, а среди бела дня, свободно, предупредив Собрание и под охраной Национальной гвардии. Вы удалитесь в Фонтенбло, а оттуда, избавившись от всякого принуждения, король сможет сообщить стране свою волю и созвать новые Генеральные штаты. Агенты, которых вы разошлете во все провинции, газеты, которые вы купите, подготовят общественное мнение. И это слишком могущественное и слишком популярное Собрание, находящееся в руках одержимых, вы замените другим, составленным из людей без состояния и без талантов. В этот момент вы примените Конституцию в полную силу, и народ осознает неудобства, которые она несет. Он на собственных страданиях поймет свою ошибку и сам станет желать изменения режима. Тогда настанет час вашего реванша и вашего триумфа, мадам, потому что это вы по собственной воле предоставите ему те свободы, которые он хотел вырвать у вас силой и которыми так плохо распорядился…

Мария-Антуанетта смотрела на него. Он говорил, помогая себе резкой жестикуляцией, подняв голову к небу, на которое его голос, казалось, поднимался по золотой лестнице. Мало-помалу он перестал казаться ей уродливым и неловким, перед ней действительно стоял вдохновенный, ясно мыслящий гений, который, доминируя в этой революции, управлял людьми и событиями, распоряжался будущим, словно послушной его звучным командам армией.

– Господин де Мирабо, – сказала она, – мне действительно жаль, что король не присутствовал при нашей беседе, вы меня убедили… Думаю, вы правы, спасение короны в предложенном вами плане.

Она была совершенно искренна.

– Если вы будете следовать моим советам, мадам, я вас спасу, ничто меня не остановит, я скорее погибну, чем нарушу свои обещания.

– Благодарю вас, – произнесла она, взволнованная сильнее, чем хотела бы показать. – Однако вам придется подать мне ваш план в письменном виде, чтобы я представила его королю… Наше соглашение заключено, я рассчитываю на вас, как вы можете рассчитывать на меня…

Он остановил на ней тяжелый взгляд, в котором читалось нечто вроде смутного желания.

– Мадам, я действительно мучился бы угрызениями совести из-за того, что причинил вам в прошлом неприятности, если бы не был уверен, что поспособствую вашему счастью… А теперь я должен удалиться… Но прежде осмелюсь вам напомнить, что ваша августейшая матушка никогда не отпускала никого из своих подданных, не дам им руку для поцелуя…

Она протянула руку. Он склонился над ней; она почувствовала его горячее дыхание на своих пальцах и легкое прикосновение дрожащих губ, отчего по ее коже пробежали мурашки.

Он выпрямился. Его лицо преобразилось от уверенности в триумфе.

– Мадам, – заявил он, – монархия спасена!

Глава V. Бегство

Двор ненадолго поверил в то, что праздник Федерации, устроенный в честь годовщины взятия Бастилии, успокоил разгоряченные умы и восстановил единство страны. 14 июля 1790 года, среди трехсот тысяч обезумевших от энтузиазма зрителей, в присутствии представителей королевства и делегаций от всех соединений Национальной гвардии, король поклялся в верности нации и закону. Когда он давал клятву перед алтарем, где служил Талейран, епископ Отэнский, которому помогали триста священников, опоясанных трехцветными шарфами, его приветствовал гром приветствий. А когда Мария-Антуанетта представила толпе дофина, которого закутала в шаль, чтобы защитить от проливного дождя, собравшиеся присоединили ее имя к имени Людовика XVI: «Да здравствует король! Да здравствует королева! Да здравствует дофин!»

Казалось, люди разных классов ощущают себя братьями. Но по городу пошла гулять песенка, легкая, угрожающая, наэлектризованная июльской жарой:

А! Дело пойдет, дело пойдет,
Аристократов на фонарь!..
А! Дело пойдет, дело пойдет,
Перевешаем аристократов…

Королевская семья не воспользовалась этой короткой передышкой, а удалилась в Сен-Клу. Казалось, она поражена полным бессилием. Людовик XVI не мог решиться последовать советам Мирабо. Он спрашивал мнение у всех, но не следовал ничьему. Трибун возмущался этими уловками и инертностью.

– Трусы! Коронованные бараны! – в отчаянии кричал он. – Дом, в котором они спят, может сгореть дотла, а они даже не проснутся.

Мария-Антуанетта вновь стала с настороженностью относиться к этому человеку, который время от времени продолжал выступать в Собрании с резкими выпадами против короны. Без блеска и магнетизма голоса Мирабо, превращавшего предположения в уверенность, а сомнения в веру, его план казался теперь сложным и авантюрным. Не зная, на что решиться, она приходила к выводу, что время и терпение решат все проблемы.