Россия будущего

С другой стороны, Гоголь был не всеобъемлющий поэт, как Пушкин, и даже не бытописатель-романист, вроде Тургенева, в умственном взоре коего отражалась вся гармония жизни во всей ее полноте. Гоголь был сатирик, и сатирик огромной силы. Перед ним открывалась преимуществено изнанка русской жизни и русских характеров. Все смешное, пошлое и вообще отрицательное запечатлевалось в его художественном сознании в формах особенно ярких и почти преувеличенных, отодвигая в тень не только нормальное, но и великое, и прекрасное в русской жизни. Это великое и прекрасное настолько не давалось Гоголю в чужой ему обстановке и душе великоросса, что сатирик задумал воссоздать русские положительные типы искусственно и погиб, не справившись со своею задачею. Пушкинская Татьяна и тургеневская Лиза проходили мимо него почти незамеченными, Улиньку приходилось воссоздавать, сочинять из головы.

Отсюда ясно, что, как свидетель, Гоголь не мог быть беспристрастным. Его показания — все к обвинению и почти ни одно к оправданию или возвеличению. Он не пропустил без отметки ни одного отрицательного явления русской жизни; выражаясь словами его же героя, он видел кругом себя «свиные рыла вместо лиц». Даже великая эпопея 1812 года, отстоявшая от Гоголя всего на одну четверть века, отразилась на его творчестве только своею изнанкою в лице капитана Копейкина и окружавшей последнего эпизодической обстановки в Петербурге. Язвы бюрократизма нашли в пере Гоголя особенно страшный бич. Чего стоят его юрисконсульт или полковник Кошкаров! Ни до, ни после Гоголя мы не знаем столь сильного анализа самой страшной русской государственной болезни, как никогда не видали и таких ярких чад бюрократизма, ловцов в мутной воде, как Павел Иванович Чичиков; можно смело сказать, что вся отрицательная сторона Николаевской эпохи отразилась у Гоголя в совершенной полноте.

Но тем-то и дорог этот свидетель. Приняв его показания, мы не рискуем ошибиться в сторону добра, не опоэтизуем вместе с Пушкиным ни одного героя, отвергнем, как несуществующие реально, все светлые тени, едва тронутые Гоголем. Останемся только при черноте тогдашней Руси, охарактеризованной другим поэтом, современником Гоголя, в страшных, поистине, строках:

В судах черна неправдой черной
И игом рабства клеймена
И лжи, и низости тлетворной,
И всякой мерзости полна.

А затем посмотрим, что же такое представляла из себя Русь в ее целом, как народный и государственный организм, по данным великого сатирика Гоголя?

Оставим в покое цензурные условия. Как они ни были тяжелы, Гоголь всегда имел возможность если не прямо, то намеком дать характеристику того или иного типа или явления. Затем два главных его произведения, сплошь отрицательные, спасены почти в полноте личным вмешательством Верховной Власти. В каждом из них огромная коллекция лиц, любое из которых, даже самое маленькое, яркий исторический образ, и в этом образе сведено к вопиющему единству все отрицательное, что только мог отметить такой великий сатирик, как Гоголь. Останемся только при «Ревизоре» и «Мертвых душах», в которых отразилась вся тогдашняя Россия со всем ее бытом и строем.

Разложим эти два произведения на отдельные элементы, из которых складывалась Русь. Мы найдем здесь почти все:

Крепостного мужика и дворового.

Барина во всех его видах.

Купца.

Чиновника.

Духовенство едва отмечено, но пополнить беглые штрихи Гоголя можно по другим историческим данным.

Что же представляли из себя эти элементы?

Во-первых, мужик. У Гоголя он на втором плане, как и был в действительности, заслоненный крепостным правом. Но из-за этой ширмы у Гоголя ярко выступает мужик неизменно один и тот же: в высшей степени самостоятельный, умный, замкнутый в себя, иронически-благодушно относящийся к барину и в огромном большинстве случаев сытый и зажиточный.

На первой же странице «Мертвых душ», может быть даже бессознательно, Гоголь зарисовал двух мужиков во всю величину всего в трех строках разговора о колесе. Доедет оно в Москву? Доедет. А в Казань не доедет? В Казань не доедет. «На этом разговор и кончился».

Перед вами два степенных домохозяина, извозчики, побывавшие и в Москве, и в Казани. Железных дорог еще нет в помине. Русский мужик колесит всю обширную Русь, развозя всякие товары. «На этом разговор и кончился». Ну, конечно, потому что до приезжего барина этим мужикам никакого дела нет и он их ни мало не интересует.

Очень мало мужика непосредственно в «Мертвых душах» и совсем нет в «Ревизоре». Но образ мужика восстает перед вами ежеминутно и там, и здесь. Вы отлично знаете, как жилось народу у Манилова, у Собакевича, у Ноздрева, у Плюшкина, у Коробочки, у Кашкарова, у Петуха, у Тентетникова. Подведите итоги этому коллективному образу, и вы увидите, что такое было крепостное право в изображении самого беспощадного из сатириков, народ отнюдь не идеализовавшего.