Россия – Грузия после империи

А. Э.: Выходит, что так. Для этого много причин. И наша вина, вина грузин, в случившемся велика. Повторю: мы не сумели вписаться в крутой вираж перемен. Однако эту метафору необходимо уточнить: все эти годы, все 25 лет на опаснейшем вираже нашу хрупкую малолитражку бесцеремонно теснит гигантский трейлер; полагаясь на свои размеры и мощность двигателя, он нарушает все правила дорожного движения, мы же вынуждены думать только о том, как бы не расшибиться в лепешку.

Когда-то Мераб Мамардашвили предрекал: если Россия успешно справится со своими проблемами и сумеет преобразиться в подлинно демократическое, социально справедливое государство, это станет примером для всего сопредельного пространства. Покамест Россия даже не ставит такой задачи, а ее действия по отношению к Грузии особенно бесцеремонны.

Е. Ч.: А были ли в литературе примеры вроде той телепередачи, которую вы упомянули? Помните ли вы публикацию, задевшую национальные чувства грузин?

А. Э.: Этот вопрос показывает, как вы молоды, Елена, во всяком случае насколько моложе меня.

Дело в том, что в середине 1980-х в литературной жизни случилось событие, привлекшее всеобщее внимание. Обычно в таких выражениях говорится о самых ярких публикациях и книгах. В нашем случае тоже была публикация, однако реакция на нее никак не соответствовала художественным достоинствам. Журнал «Наш современник» напечатал рассказ Виктора Астафьева «Ловля пескарей в Грузии» – опус non-fiction, описывающий пребывание автора в писательском Доме творчества в Гагре и его краткую поездку к приятелю в Цхалтубо.

Случилось так, что я оказался близко к событию, описанному в злополучных «Пескарях», а позже даже вовлечен в продолжение. В свое время кураторы советской идеологии из ЦК не советовали возвращаться к этой истории, их можно понять. Но я все-таки поделюсь моими воспоминаниями и соображениями, не только потому, что в центре скандала оказались два выдающихся писателя и касающиеся их подробности ценны как биографический материал, но и потому, что само событие обозначило трещину в межнациональных отношениях, в которую хлынули скопившиеся претензии, счеты и обиды. Надеюсь, что за 30 лет страсти поутихли и наш разговор не раздует угасший пожар.

Два писателя – это Виктор Астафьев, автор рассказа, и Отиа Иоселиани, его главный герой, прозрачно закамуфлированный под Отара Свана.

Сегодня их нет с нами, что обязывает меня быть предельно точным.

Итак, в начале 1960-х в Гагру приехал писатель Астафьев. Администрация Дома творчества поселила неизвестного провинциала в скверном номере и крайне неудобно посадила в столовой. В ту пору Астафьев – автор заурядных повестей «Перевал», «Стародуб» и др., но в глубине души писатель с его потенциалом не может не сознавать не реализованную до поры мощь. Виктор задет обхождением. Тут в Доме творчества появляется оповещенный открыткой сокурсник по ВЛК Отиа Иоселиани. Он приехал на новенькой «Волге» со сверкающим оленем на капоте, походя пожурил администрацию, посмеялся над местным вином, которое простодушно пил его «непосвященный» друг, усадил его в свою «Волгу» и увез в Цхалтубо. Скорее всего, в машине разговор коснулся съемок фильма по роману Иоселиани и предложения Серго Закариадзе, будущего «Отца солдата», написать пьесу для театра «Руставели». Вряд ли эти подробности развеяли увезенную из Гагры досаду. В Цхалтубо Виктор увидел двухэтажный дом с арочной колоннадой и десятью комнатами (в скобках замечу, собственноручно выстроенный Отией от фундамента до кровли). В этом доме гость прожил несколько дней, выезжая на экскурсии по историческим местам и ловлю рыбы, в том числе злополучных пескарей.

Не удивительно ли – зерно рассказа было заронено в начале 1960-х, рассказ же появился в середине 1980-х. К этому времени Астафьев – знаменитость, большой писатель, перу которого принадлежат лучшие страницы русской прозы второй половины XX века – «Царь-рыба», «Последний поклон», «Пастух и пастушка»… Но именно к середине 1980-х в творчестве Астафьева намечается этап, смутивший многих его почитателей: оптика мастера словно разъедается катарактой или затягивается черной линзой; при этом самородное слово не слабеет, а даже наливается силушкой. Этапным, в означенном русле, видится «Печальный детектив», дальше пошло по нарастающей. В результате оробевшему читателю явился удручающий симбиоз: на страницы последних произведений писателя словно бы выступил мучимый изжогой, угрюмый мужик, яростно гвоздящий многочисленную родню, всех без разбора, налево и направо. От его гневного ока и отравленного слова не укрыться никому. Не чурается он и зуботычины.