Несмотря на все усилия, органы военного управления оказались неспособны предотвратить поражение войск под началом князя В. В. Голицына в ходе двух крымских походов (1680-е годы). Двигаться пришлось по безлюдной степи, а следовательно, продукты питания, дрова, воду и прочие важнейшие припасы было необходимо везти с собой. В первой кампании армии численностью в 112 тысяч человек (плюс как минимум 20 тысяч во вспомогательных частях) потребовались такие громадные обозы, что она могла двигаться лишь с черепашьей скоростью – хотя все, что можно, было заранее послано на передовые склады. Когда войско дошло до Конской Воды, выяснилось, что татары подожгли степь перед ним, уничтожив траву, необходимую для питания лошадей и вьючных животных. Пришлось повернуть назад. Следующая кампания (1689) была спланирована лучше (более раннее начало, предварительные стратегические проработки), и части Голицына достигли Перекопа, за которым начинался Крымский полуостров. Но оказавшись перед сильными укреплениями и столкнувшись с недостатком припасов, они бесславно вернулись обратно. Эта проблема не была уникальной для Москвы: в XVI–XVII веках турецкие армии несколько раз возвращались с Дона и из Венгрии, когда дальнейшее снабжение становилось невозможным.
С 1580-х годов, чтобы обеспечить продвижение в Сибирь, русские власти изымали хлеб у жителей городов в бассейне Северной Двины и, кроме того, стали принудительно перемещать крестьян из северных областей России в Сибирь. Главной обязанностью сибирских губернаторов было нахождение пригодных к распашке земель и крестьян (ссыльных, беглых крепостных) для их обработки. Лишь в конце XVII века Сибирь начала снабжать зерном стоявшие в ней войска, после чего местные поселенцы были вынуждены посылать зерно дальше на восток.
Что касается гражданского населения, то оно в XVII столетии не было предметом заботы властей: это бремя возлагалось на общины. Отдельные домохозяйства и общины, как в городах, так и в деревнях, держали запасы зерна; в случае голода – подобного тому, что наступил в конце XVI века, – государство раздавало свои запасы, а помещики, как предполагалось, должны были оказывать помощь своим крестьянам. В XVII веке на южной границе появились государственные склады для раздачи зерна населению в экстренных случаях, но такое вспомоществование стало одним из важных направлений государственной политики лишь значительно позднее.
Государство настойчиво перемещало население, но последнее активно перемещалось и по собственной воле. Как уже отмечалось в главе 3, С. М. Соловьев и В. О. Ключевский создали устойчивый образ русского крестьянина, постоянно находящегося в движении, не питающего привязанности к земле (и к своей стране, как неявно подразумевалось). Мы не знаем, что крестьяне раннего Нового времени думали о стране, но относительно мобильности Соловьев и Ключевский правы: писцовые книги начала XVI века, как показал Борис Миронов, говорят о том, что 70 % крестьян уехали из тех мест, где родились их отцы, обосновавшись либо в том же уезде, либо за его пределами, даже если в это время не наблюдалось особых экономических трудностей. Потрясения, связанные с войной и опричниной (1560–1570-е годы) вызвали массовое бегство крестьян. В центре до 60 % крестьян сменили место жительства из-за войны, эпидемии или непосильных налогов. В XVII веке этот процесс продолжился.
В Сибири, как мы уже видели, территориальная экспансия не привела к значительному росту числа русских переселенцев, поскольку ее главной целью было добывание мехов. Восточные славяне приходили сюда для охоты на зверя и возвращались обратно со шкурами. К концу XVII века пришлое население более или менее сравнялось по численности с коренным, сильно сократившимся вследствие завоевания и эпидемий. Иначе обстояло дело в лесостепном и степном приграничье, привлекательном для беглецов благодаря удаленности от центра и более благоприятным условиям для земледелия. Чтобы ограничить возможности для такого бегства, государство предприняло попытки контролировать мобильность населения, что в раннее Новое время было довольно сложной задачей. Как и в европейских государствах того времени, власти не требовали документов, удостоверяющих личность; Натали Земон Дэввис рассказывает о том, с какими трудностями столкнулся в XVI веке французский суд, выясняя личность человека, называвшего себя Мартином Герром. Точно так же и русские подданные не имели опознавательных знаков для подтверждения их личности. Преступникам ставили клейма («вор», «тать» или обозначение места ссылки – «Тобольск» и др.). Государство требовало от каждого, путешествующего по торговым или служебным делам, особый документ – проезжую грамоту, которую выдавал помещик или вышестоящее лицо, причем получить ее было непросто. Те, кто путешествовал при помощи ямской гоньбы (государственной почтовой службы), предъявляли подорожную грамоту в знак того, что их поездка является «официальной».