Россия и ее империя. 1450–1801

Усвоив православную нравственность и идеи Просвещения, дворяне сосредоточились на универсальных ценностях, разрабатывая высокие нравственные стандарты для идеального государства, монарха и подданных. К концу века некоторые стали проявлять характерный для предромантизма и сентиментализма интерес к человеческим эмоциям и самоанализу, но социальная тема никуда не исчезла. Как отмечают те, кто исследовал «психологию» дворян, – Уиттакер, Элис Виртшафтер, Елена Марасинова и другие, – они сталкивались с противоречием между усвоенными ими ценностями и политической ситуацией, в которой они находились. Веру в трансцендентное социальное устройство, созданное Богом и контролируемое на земле церковью и монархом, было нелегко примирить с просвещенческим идеалом, ставящим во главу угла действия человека. У слуг государства не имелось освященных законом традиций политического плюрализма, и лишь немногие переходили к оппозиционными высказываниям, ратуя за радикальные перемены (когда это случилось в 1790-е годы, на них обрушились кары). Наблюдая за конфликтом между свободой и справедливостью, они стремились достичь уверенности и спокойствия, совершенствуя личную нравственность и не подвергая сомнению основополагающие для их общества структуры и представления.

Рис. 21.2. На этом портрете работы Боровиковского князь Александр Куракин демонстрирует свои политические пристрастия и достижения: на груди – российские ордена, рядом с ним – бюст его повелителя Павла I. Нью-Йоркская публичная библиотека, Отдел общих исследований

Интеллектуалы гордились своей лояльностью к государству и личной связью с самодержцем. Марасинова и Уиттакер пишут о том, что представители российской элиты видели в самодержавии единственно правильную форму правления для России и считали себя партнерами императора. Как говорилось в главе 13, они полагали, что акт престолонаследия требует их участия и одобрения, хотя и не желали выборной монархии. В соответствии со старомосковской моделью (бояре – советники царя), видоизмененной в духе Просвещения, они считали законным монархом лишь того, кто прислушивался к их советам. Верные слуги правителя, они ощущали личную связь с ним. В течение века тональность советов претерпела изменения: от высокопарных барочных од Тредиаковского – к слегка шутливым и очень личным стихотворениям Державина, где Екатерина выведена под именем Фелицы. Екатерина поощряла такое культивирование собственного образа, где она выступала покровительницей и защитницей. Возможно, самым ярким свидетельством личных отношений между подданными и правителем стали письма, адресованные Николаю I некоторыми офицерами-декабристами: кажется, они верили, что он с пониманием отнесется к их страстной убежденности. А. А. Бестужев-Марлинский писал: «Уверенный, что вы, государь, любите истину, я… буду говорить с полной откровенностию… ибо долг верноподданного есть говорить монарху правду без прикраски».

Российские интеллектуалы полагали, что социальные и политические вопросы следует решать при помощи укрощения страстей, а не изменения учреждения и законов. В пьесах хорошие правители прославлялись за их дальновидность и великодушие, плохие – бичевались (в аллегорической форме) как обладатели тех или иных пороков, но институт монархии не ставился под вопрос. Продажность в судах изображалась как следствие слабых нравственных устоев отдельных судей, а не как качество, присущее судебной системе в целом. Владельцев крепостных хвалили за доброту и просвещенно-патриархальное отношение к крестьянам, не подвергая сомнению институт крепостного права. Патриархальные нравы внутри семьи следовало смягчать при помощи любви и сыновнего повиновения. Отдельно следует упомянуть о нападках сатириков (например, Фонвизина) на галломанию, которая будто бы влекла за собой любовь к чрезмерной роскоши и моральную неустойчивость; этим нападкам сопутствовало восхваление всего русского, которое ассоциировалось с долгом, службой и порядком. Современный национализм был еще делом будущего.