Россия и Европа. Том 2

Только у бесконечно простодушного и откровенного Гоголя, уверенного, что «действовал твердо во имя Бога, когда составлял мою книгу, во славу Его святого имени, а потому и расступились пе­редо мною все препоны»,⁵⁰ могла так бесстыдно обнажиться перед нами суть московитского просвещения. Не только отнять у народа человеческую жизнь, но и отрезать ему самую возможность узнать, что существует на свете такая человеческая жизнь, — вот же в чем была, как мы сейчас видели, эта суть. Один из будущих «декабрис­тов без декабря», как называли тогда либеральную молодежь, по тем или иным причинам не проходившую по декабристскому де­лу, Петр Андреевич Вяземский так выразил эту простую мысль в письме А.И. Тургеневу еще за десятилетие до того, как начал Го­голь писать свои Выбранные места и за полтора столетия до миро­новской апологии крестьянского рабства. «Там, где учат грамоте, — писал Вяземский, — там от большого количества народа не скро­ешь, что рабство — уродливость и что свобода, коей они лишены, такая же неотъемлемая собственность человека, как воздух, вода или солнце».⁵¹

Глава третья

Метаморфоза Карамзина ^ ^ ^ ^ q

бурмистру Нам повезло. Мы знаем

о московитском просвещении только по кни­гам. Но декабристы-то выросли среди этого ужаса. А потом еще и прошли в составе победоносной армии всю Европу, собственны­ми глазами увидев, что народ может жить и по-человечески. И что без московитского просвещения гоголевские мужики могут ведь и впрямь стать свободными людьми. Нам сегодня трудно даже пред­ставить себе, как стыдно было декабристам жить с сознанием того, что в Европе это возможно, а в отечестве нет.

Там же.

Там же, с. i8.

М.И. Гиллельсон. П.А. Вяземский, Л., i960, с. 40.