жившейся у нас в результате реформ Петра».58
И Ричард Пайпс,59 и Ю.М. Лотман.60При всем том человек этот был не только практикующим крепостником. Он оставил нам документ, свидетельствующий об искреннем его расположении к московитскому просвещению. Я говорю о частном письме, адресованном бурмистру, управляющему одним из его поместий. Вот оно.
«Пишешь ты ко мне, бурмистр, что хотя и приказал я женить крестьянского сына Романа Осипова на дочери бывшего поверенного Архипа Игнатьева, но миром крестьяне того не приказали: кто же из вас смеет противиться господским приказаниям? Думаю, что зто по глупости вашей и для того вам на сей раз спускаю, но снова приказываю вам непременно женить упомянутого Романа на дочери Архиповой... А если вперед осмелится мир не исполнять в точности моих предписаний, то я не оставлю сего без наказания. Всякие господские повеления должны быть святы для вас: я вам отец и судья. Моё дело знать, что справедливо для вас и что полезно... Кликушам объявить моим господским именем, чтоб они унялись и перестали кликать. Если не уймутся, то приказываю тебе высечь их розгами».61
Метаморфоза Карамзина КОНфрОНТЭЦИЯ Нет, в отличие
от дремучего фанфарона, подслушанного Гакст- гаузеном, автор не объявляет себя ни императором, ни тем более богом для своих мужиков, только отцом их и судьею. Впрочем, и он уверен, что господские повеления должны быть для них «святы». И не сказать, чтобы так уж заботился он о судьбе неведомой «дочери Архиповой» (похоже, что он даже имени её не знает). Просто, надо полагать, хотел, чтобы одним потенциальным рекрутом было в его деревне меньше. И решение деревенского мира, противоре-
ИР, вып. i, с. 38.
чащее его приказу, для него такой же бессмысленный бунт, как для Николая восстание декабристов (Карамзин ведь даже о мотивах бунтовщиков не осведомился). И «кликуш» (зачинщиков неповиновения) не колеблется он приказать высечь розгами, коли не уймутся.
Конечно, Карамзин слишком дитя европейского Просвещения, чтобы буквально следовать рекомендациям Гоголя, откровенно надувая наивных мужиков. Но ведь отношение белого человека к туземцам так же откровенно сквозит в каждой строчке его письма. И сколь бы ни был он европейски просвещен, для мужиков признает Карамзин лишь одно просвещение — московитское.
«Восстановитель баланса» возразил бы, наверное, что таким, собственно, и было типичное отношение помещиков предниколаев- ской эпохи к своим мужикам и негоже поэтому переносить современные представления на человека первой четверти XIX века. В их устах такое возражение напрашивается само собою. Удивительно другое. Удивительно услышать его от голубой воды либерала Ю.М. Лотмана. Между тем именно Лотман ополчается на «либеральное мышление в исторической науке», которое, по его мнению, «строится по следующей схеме: то или иное событие отрывается от предшествующих... и как бы переносится в современность, оценивается с политической и моральной точек зрения эпохи, к которой принадлежат историк и его читатели. Создаётся иллюзия актуальности, но при этом теряется подлинное понимание истории».62
Быть может, и звучала бы эта странная тирада убедительно, не будь современниками карамзинского письма бурмистру и братья Тургеневы, и Андрей Кайсаров, не говоря уже о Петре Вяземском или Никите Муравьеве. А им, как мы знаем, крестьянская неволя тоже и точно также, как и сегодняшнему читателю, казалась унизительной для России, нехристианской, нечеловеческой, если хотите. Так причем здесь, спрашивается, «либеральное мышление в исторической науке»?
И еще в одном, я думаю, не должно остаться у читателя сомнения. В том, что конфронтация в представлениях о крестьянском рабстве между Карамзиным и Муравьевым была в сущности непримирима. Речь вовсе не о том, кто из них был прав, на этот вопрос опять же давно ответила история (пусть «восстановители баланса» и пыта-