Некоторое, пусть бледное представление об этом дают разве что статьи их конституционных проектов. Читаем у Никиты Муравьева: «Разделение между благородными и простолюдинами не принимается, поелику противно вере, по которой все люди — братья».52
У Павла Пестеля: «Рабство должно быть решительно уничтожено, и дворянство должно непременно отречься от гнусного преимущества обладания другими людьми».53 И — самое трогательное — читаем у того же Муравьева торжественное обещание: «Раб, прикоснувшийся к российской земле, становится свободным».54Только имея в виду эту бескорыстную преданность декабристов делу свободы, поймем мы смысл реплики Ивана Пущина: «Нас по справедливости назвали бы подлецами, если бы мы пропустили этот единственный случай».55 Или письмо Гаврилы Батенкова из Петропавловской крепости: «Наше тайное общество состояло из людей, которыми Россия всегда будет гордиться. Чем меньше их было, тем больше их слава. При таком неравенстве сил голос свободы мог звучать [в России] лишь несколько часов, но как же прекрасно, что он прозвучал...»56Нам нет надобности входить здесь в детали идеологии декабристов, мы подробно поговорим о ней в третьей книге трилогии.57 Упоминаю я сейчас об их конституционных проектах лишь затем, чтобы показать читателю, как хорошо усвоили они уроки Сперанского. И еще, пожалуй, чтобы дать ему возможность сравнить их негодование по поводу крестьянского рабства с отношением к нему главного героя этой главы Николая Михайловича Карамзина.Он был одним из самых блестящих и просвещенных современников Сперанского, он объехал Европу задолго до декабристов и ничуть не меньше их понимал цену свободы и правового порядка. И тем не менее под влиянием все той же геополитической бурисэ
Cited in
К ^ -Г| И - j
J
в Европе стал он самым авторитетным идейным оппонентом Сперанского, отцом-основателем консервативного национализма и, что важнее в контексте московитского просвещения, не испытывал решительно никаких негативных эмоций по поводу крестьянского рабства.
Посмертная судьба этого человека удивительна. Его репутацию яростно отстаивали — и отстаивают — и «русские европейцы», и «восстановители баланса», и либералы, и националисты. Право, немного найдется репутаций в истории русской общественной мысли, за которые так охотно обнажили бы меч и А.Н. Боханов, ненавидящий «петровский эксперимент», и Ю.С. Пивоваров, уверенный в ценности «русско-европейской цивилизации России, ело-