Россия и Европа. Том 2

ются осггорить её приговор), но лишь о том, что на исходе первой четверти XIX века не могла такая конфронтация завершиться мирно. Революция в конце туннеля была тут неминуема. Точнее, как всегда в России, две революции — практически одновременно. Первая пре­следовала цель уничтожить пропасть между двумя Россиями (а с нею и московитское просвещение), вторая старалась пропасть эту увеко­вечить. Иначе говоря, приближался очередной перекресток, где ис- тории-страннице придется снова выбирать для страны путь.

Глава третья Метаморфоза Карамзина

«Лукавый

реакционер»? «ci₉6₀ годов

происходит ощутимый процесс возрождения Карамзина как активно читаемого автора».⁶³ Это мнение Ю.М. Лот- мана подтвердил в 1997-м Ю.С. Пивоваров: «Вряд ли кто-нибудь ос­мелится спорить с утверждением, что время Карамзина пришло. Его имя на устах у всех. О нём пишут, говорят, наконец, издают».⁶⁴ Ниче­го удивительного, что в 2002 году с энтузиазмом присоединился к ним и А.Н. Боханов, для которого Карамзин, правда, оказывается примером характерной, как он полагает, для первой четверти XIX века «эволюции от европейски-либерального консерватизма к ли­берально-самодержавному».⁶⁵

Такое единодушие в отношении к Карамзину царило, однако, в истории русской мысли не всегда. Столетний юбилей со дня его рождения (в 1866 году), который, по словам А.Н. Пыпина, приобрел «тенденциозно-охранительный характер»,⁶⁶ вызвал вовсе не всеоб­щие восторги, а напротив, жестокие антикарамзинские филиппики тогдашних либералов. Даже «обычно академически объективный», по характеристике Лотмана, Пыпин «излагал воззрения Карамзина с такой очевидной тенденциозностью, что делается просто непонят-

⁶³ Там же, с. 317.

^{# 64} Ю.С. Пивоваров. Цит. соч., с. 25.

АН. Боханов. «А.С. Пушкин и национально-государственная самоидентификация Рос­сии», Отечественная история, 2002, № 2, с. 7.

АН. Пыпин. Общественное движение при Александре I, Спб., 1908, с. 187.

но, каким образом этот лукавый реакционер, прикрывавший сенти­ментальными фразами душу крепостника, сумел ввести в заблужде­ние целое поколение передовых литераторов, видевших в нем сво­его рода моральный эталон».⁶⁷

Чтобы читателю легче было разобраться, кто в зтом споре прав, посмотрим сначала, что на самом деле думал о политических идеях позднего Карамзина такой выдающийся историк русской обще­ственной мысли, как Александр Николаевич Пыпин. Оказывается, всего лишь очевидное. А именно, что идеи его Истории и тем более Записки о древней и новой России обеспечили николаевской реак­ции высшую интеллектуальную санкцию.

Карамзин не скрывал, например, что, по его мнению, дело Спе­ранского не ссылкой «должно закончиться [а] зшафотом»⁶⁸ Важнее, впрочем, что его националистическая риторика сделала николаев­ский культурно-политический курс приемлемым для образованного общества, включая «передовых литераторов», для которых Карам­зин и вправду был властителем дум. По крайней мере, на время.

Именно благодаря его идеям, говорит Пыпин, «русскаяжизнь отделена была от жизни общеевропейской и даже противопо­ставлена последней заявлением исключительных особенностей, дававших русской жизни положение независимое от европейско­го развития и даже совсем чуждое ему... эти [неевропейские] на­чала были, кроме того непререкаемы: в них была категорически высказана вся программа русской жизни, они указывались в про­шедшей истории и предполагались в будущем — в таком же смыс­ле, как в Истории и в Запискел>⁶⁹

Так где же тут, спрашивается, неправда? Что тенденциозно? Пыпин ни в малейшей степени, как видим, не покушался на мо­ральные достоинства Карамзина как отца, мужа, друга и покрови­теля «передовых литераторов» или даже своего рода светского ду­ховника императорской семьи. Не посягнул он и на заслуги Ка­рамзина перед русской литературой. Речь шла лишь о том, что