Колониальным Индокитаю, Алжиру, Сомали, Тунису и Конго, Мадагаскару, Мартинике и Таити при этих речах оставалось только помалкивать. Марокканцев, правда, к борьбе "за свободу" привлекли, и им предстояло истекать кровью на полях у Марны.
В свете же стенаний о "цивилизации и варварстве" интересно описание бывшим французским послом в Берлине Жюлем Камбоном его последней встречи со статс-секретарем фон Яговым. После объявления войны Ягов пришел к Камбону сам - попрощаться. Перед французским посольством ревела и свистела немецкая толпа, а Ягов лукаво посмотрел на француза и заметил:
- Что бы сказали эти глупцы, мой дорогой друг, если бы увидели, как мы с вами беседуем, сидя на одном диване...
Вскоре к войне присоединилась и Англия. Причем "пацифистская" и "нейтральная" Англия начала войну с рейхом первой - 4 августа. Вена объявила войну России лишь 6 (шестого, читатель!) августа. Итак, выходило, что Австро-Венгрия, в предвидении войны, с которой Россия и начала мобилизацию, вступила на "русскую" магистраль войны последней.
Однако так или иначе большая война (или - большая бойня или - выделка сверхприбылей - кому как) началась во всем ее объеме. Надолго и всерьез.
Уже после нее кое-кто утверждал, что якобы был момент, когда позиция Англии могла бы повернуть Германию исключительно на Россию. И англосаксонские историки увлеченно обсасывают вопрос: "Что было бы, если бы немцы в 1914 году отправились на Восток, ограничившись обороной на Западе?".
Им мало того, что в реальности были-таки рассорены и разведены по разные стороны исторического ринга два великих народа, призванные дополнять один другой. Хотя бы в предположениях им хочется увидеть только наше взаимоуничтожение, только наше взаимное обессиливание.
Потом страх перед германо-русским союзом и ненависть к такой перспективе прорвутся в антисоветской политике Запада, в людоедских пожеланиях американца Трумэна и англичанина Черчилля-сына, во лжи о Германии.
4 августа император Германии Вильгельм II произносил тронную речь в рейхстаге: "Настоящее положение является следствием недоброжелательства, питаемого в течение долгих лет к мощи и процветанию Германской империи. Нас принудили защищаться, и мы беремся за меч с чистой совестью и незапятнанными руками".
Первая фраза была правдивой полностью, вторая - лишь отчасти. Никто из имевших власть в мире благодаря рождению, выборам, деньгам или собственной ловкости, о чистой совести не мог и заикаться. Но все же за Германией была тог да, пожалуй, действительно немалая доля правоты. Недаром же нобелевский лауреат, норвежский писатель и политический деятель Бьернстьерне Бьернсон, которого называли "норвежским Вольтером" и "норвежским Гюго", за несколько лет до войны писал о немцах: "Это великий народ, счастливый своей непоколебимой верой в неоспоримость своих прав".
Личность незаурядная, Бьернсон знал, что такое патриотизм и национальное право. И он же размышлял о "германской" Европе. Можно ли было предполагать холуйские мотивы у человека, который всю жизнь боролся за независимость Норвегии от Швеции и за демократизацию общества, был автором слов национального норвежского гимна?
Приведу и еще одно мнение ныне не цитируемого, хотя и двуличного, но несомненно умного Карла Радека: "Когда Вильгельм II понял, что локализовать войну (ограничившись конфликтом Австрии и Сербии. - С.К.) не удастся, он пытался дать контрпар в Вене, но было уже поздно".
Радек считал, что Вильгельм хотел лишь припугнуть царя и тем лишить сербов русской поддержки.
Еще более ценным можно считать признание американки Барбары Такман, написавшей о Вильгельме так: "Когда Россия приступила к мобилизации, он (кайзер. - С.К.) разразился горячей тирадой со зловещими предсказаниями, обрушившись не на "предателей-славян", а на своего хитроумного дядю (т.е. короля Англии Эдуарда VII. - С.К.)".
На полях "горячих" дипломатических телеграмм Вильгельм зло черкнул: "Мир захлестнет самая ужасная из войн, результатом которой будет разгром Германии. Окружение Германии стало, наконец, свершившимся фактом. Мы сунули голову в петлю... Мертвый Эдуард сильнее меня живого"...
Монарх Вильгельм, давно отождествивший себя с рейхом, не мог не придавать главенствующего значения личности другого монарха. Поэтому и роль Эдуарда он преувеличил. А вот наличие заговора против Германии увидеть сумел. И показательно то, что он винил в нем в первую очередь не русских, а европейскую Антанту.
К слову, даже Е. Тарле отмечал, что в июле 1914 года кайзера очень подзуживала крайне правая пресса Германии, упекая в излишнем миролюбии, уступчивости, нерешительности.
И кто знает, насколько такие "ультрапатриотические" призывы оплачивались долларами и фунтами?
Свое отношение к уже ведущейся войне на Востоке Вильгельм ясно высказал ответом на секретный запрос-меморандум командующего германскими войсками генерала Фалькенгайна в 1915 году. Фалькенгайн спрашивал: "Желательны ли переговоры с Россией о примирении?" Кайзер немедленно ответил безоговорочным: "Да!".