Россия и Германия - стравить ! (От Версаля Вильгельма к Версалю Вильсона)

В ноте было объявление войны, и - по феноменальному не досмотру посольства - даже в двух вариантах, которые канцлер Бетман-Гельвег прислал из Берлина. Впрочем, тогда на это внимания не обратил даже Сазонов. Смысл был ясен, и дословно читать ноту Сергей Дмитриевич не стал. А Пурталес подошел к окну. Прислонился, глядя на Петербург из кабинета русского министра в последний раз, поднял руки с возгласом: "Кто бы мог предвидеть, что мне придется покинуть Петербург при таких условиях!" и... заплакал. Сазонов вдруг взглянул в будущее, и... тоже дрогнул. Он подошел к Пурталесу, и вместо холодного рукопожатия неожиданно обнял его. А потом уже экс-посол не твердыми шагами вышел из сазоновского кабинета...

Эту сцену весьма живописно (но с очень уж большой долей отсебятины, серьезно искажающей сведения того же Сазонова) описал Валентин Пикуль в "Нечистой силе". Ну, живость воображения литераторам не возбраняется. Хуже то, что Пи куль элементарно передернул даты, утверждая, что ко времени последнего разговора Пурталеса с Сазоновым "немцы уже оккупировали беззащитный Люксембург". Они-то его оккупировали, но только на следующий день, 2 августа. Увы, это не единственное намеренное "заблуждение" Валентина Саввича, выставляющее ситуацию в свете, выгодном для его схем, но не выгодном для обозрения фактов истории.

И чтобы поставить окончательную точку, сообщу, что Пи куль все отсутствующие у Сазонова "художественные детали", позволяющие обвинить Германию в упорном намерении воевать, просто списал у... французского посла Мориса Палеолога. А этот своеобразный дипломат уступал своему великому соотечественнику Дюма лишь в таланте писательском, но отнюдь не в таланте на выдумку.

Николай же в этот день скромно отметил: "Погулял с деть ми. В 6 1/2 поехали ко всенощной. По возвращении оттуда узнали, что Германия нам объявила войну. Обедали... Вечером приехал английский посол Buchanen (Бьюкенен. - С.К.) с телеграммой от Georgie (Георга V. - С.К.}. Долго составлял с ним ответ... Пили чай в 12 1/4".

Пройдет совсем немного времени, и обильно потечет первая русская кровь. Общественность Москвы - через сына московского промышленника Владимира фон Мекка - по просит Леонида Осиповича Пастернака (отца поэта) "нарисовать плакат для благотворительного сбора пожертвований в пользу жертв войны".

Пастернак - художник тонкий и впечатлительный, уловит "нерв" происходящего точно, даже пророчески, и в не многих красках выполнит выразительный литографированный плакат: раненый солдат в фуражке, прижимая ко лбу белую повязку, прислонился к стене и вот-вот упадет.

Перед плакатом, расклеенным в Москве в день сбора, стоя ли толпы. Женщины плакали. А потом из Питера приехал флигель-адъютант и сообщил автору: "Государь Вашим плакатом недоволен. Он сказал, что его, - тут светский красавец взвил спой голос до невозможной бравости, - его солдат всегда держит себя молодцом, а не так"...

А действительно! Почему бы, спрашивается, и не взвиться соколом истекающему кровью "нижнему чину", если его государь запись в своем дневнике о первом дне войны начал со слов: "Хороший день, в особенности в смысле подъема духа"?

После этого русским войскам само собой полагалось глядеть чертом и под марши полковых оркестров бодро идти навстречу немецким пулеметным "ливням"... "Ливням", отсекающим от России прошлое и скрывающим за своей плотной свинцовой завесой будущее России. И без того неясное...

Предвоенная неделя истекла. Для России и Германии начиналась первая военная неделя. И уже воевали Австро-Венгрия и Сербия. К этому времени Германия, осуществляя идеи покойного Шлиффена, изыскала способ объявить 3 августа под вечер войну Франции и утром 4 августа вошла в Бельгию. Париж начал всеобщую мобилизацию еще 31 июля, узнав, что ее объявил Петербург. Впрочем, французы относили ее начало к 1 августа - тому дню, когда ее объявила и Германия. Пуанкаре и Жоффр беспокоились о "национальных соображениях морального порядка" и хотели, чтобы ответственность была впоследствии возложена на немцев. В минуту начала трагедии народов эти фигляры заботились лишь о чистоте своих манишек и генеральских перчаток. Но еще до начала военных действий они оказались причастны к гибели человека, призывающеюго не начинать войну. 31 июля в Париже во время произнесения речи против развязывания войны был убит знаменитый лидер социалистов Жан Жорес. Вот каким было подлинное настроение массовой буржуазной Франции, возлагающей ответственность за войну на кайзера.

Впрочем, французские политики - любители позы и фразы - не могли обойтись без лицемерия даже в разговорах друг с другом. 1 августа военный министр А. Мессими позвонил мэру Лиона Э. Эррио: "Отныне - это борьба цивилизации против варварства. Все французы должны быть едины в нена висти к врагу, У которого только одна цель: уничтожить нацию (во как хватил! - С. К.), выступающую перед лицом всего мира как борец за право и свободу".