Россия из глубин веков и сегодня

«28 февраля положение окончательно выяснилось. Мы были победители. Но кто – «мы?» – Масса не разбиралась. Государственная Дума была символом победы и сделалась объектом общего паломничества. Дума, как помещение, – или Дума, как учреждение? Родзянко хотел понимать это, конечно, в последнем смысле, и уже чувствовал себя главой и вождем совершившегося. На его последнюю телеграмму, что «решается судьба родины и династии», он получил 28 февраля ответ, разрешавший ему лично сформировать ответственное министерство. Вплоть до 2 марта, он в телефонных разговорах с генералом Рузским держался за это предложение и объявлял, что «до сих пор верят только ему и исполняют только его приказания», – хотя в тоже время признавался, что «сам висит на волоске», власть ускользает у него из рук, и он вынужден был ночью на 2-е марта назначить Временное правительство». Только в виде информации он передал Рузскому о «грозных требованиях отречения (царя) в пользу сына при регентстве Михаила Алексеевича». Вплоть до 3 час. 45 минут 2 марта царь готов был отослать телеграмму, в этом смысле подчиняясь Советам начальников фронтов. События развернулись быстро и оставили позади всю эту путаницу».

«Около 3 часов ночи мы получили в Таврическом дворце первые известия, что царь отрекся в пользу великого князя Михаила Александровича. Не имея под руками текста манифеста императора Павла о престолонаследии, мы не сообразили тогда, что сам акт царя был не законен. Он мог отречься за себя, но не имел права отречься за сына. Несколько дней спустя великий князь Сергей Михайлович сказал мне, что все великие князья сразу поняли незаконность акта императора при замене сына братом, царь понимал, что делал. И в письмах императрицы имеется место, в котором царица одобряет решение царя, как способ не изменять обету, данному при короновании. Нельзя не придти к выводу, что Николай II здесь хитрил, подписывая октябрьский манифест. Пройдут тяжелые дни, потом все успокоится, и тогда можно будет взять данное обещание обратно».

«…замена сына братом была, несомненно, тяжелым ударом, нанесенным самим царем судьбе династии. Теперь весь вопрос открывался вновь, и все внимание сосредотачивалось на том, как отнесется великий князь к своему назначению. Родзянко и Львов ждали в военном министерстве точного текста манифеста, чтобы выяснить возможность его изменения. В здании Думы министры и временный комитет принимали меры, чтобы связаться с Михаилом Александровичем и устроить свидание с ним утром. Выяснилось сразу два течения – за и против принятия престола Великим князем… Выяснив, что никто из нас не будет молчать, мы согласились, что будет высказано при свидании только два мнения: Керенского и мое. И с тем мы предоставили выбор великому князю. При этом было условлено, что, каково бы ни было его решение, другая сторона не будет мешать и не войдет в правительство. Утром вернулись делегаты из Пскова. Я успел предупредить Шульгина по телефону на станции о петербургских настроениях. Тучков прямо прошел в железнодорожные мастерские, объявил рабочим о Михаиле и едва избежал побоев или убийства.

Свидание с великим князем состоялось, собрались члены правительства, Родзянко и некоторые члены временного комитета. Гучков приехал позже… Родзянко занял председательское место и сказал вступительную речь, мотивируя необходимость отказа от престола!.. После него в том же духе говорил Керенский».

«Я доказывал, что для укрепления нового порядка нужна сильная власть, и что она может быть такая только тогда, когда опирается на символ власти, привычный для масс. Таким символом служит монархия. Одно Временное правительство, без опоры на эту основу, просто не доживет до открытия Учредительного собрания. Тучков защищал мою точку зрения…

…Я был поражен тем, что мои противники, вместо принципиальных соображений, перешли к запугиванию великого князя. Я видел, что Родзянко продолжает праздновать труса. Напуганы были и другие происходящим. Я признавал, что говорившие может быть, правы. Может быть, участникам и самому Великому князю грозит опасность. Я был под впечатлением ситуации, в Москве было все спокойно и гарнизон сохранял дисциплину. Я предлагал немедленно ехать в Москву, где найдется организованная сила, необходимая для поддержки положительного решения Великого князя. Эти мои соображения очень оспаривались впоследствии. Но согласия не было; не было охоты обсуждать дальше. Это и повергло меня в состояние полного отчаяния, Керенский, напротив, был в восторге… Он провозгласил: «Ваше Высочество, вы – благородный человек! Теперь везде буду говорить это!»

Великий князь, все время молчавший, попросил несколько минут для размышления. Уходя, он обратился с просьбой к Родзянко поговорить с ним наедине. Вернувшись к депутации, он сказал, что принимает предложение Родзянки. Перед уходом обе стороны согласились поддерживать правительство, но я решил не участвовать в нем».[21]