Россия между революцией и контрреволюцией. Холодный восточный ветер 4

Оно решает две задачи. Во-первых, символическую — фиксация того, что группа новых хозяев обрела зрелость и главный хозяин может быть теперь только первым среди равных, и пусть он немного «равнее», но он уже не стоит над группой, он не демиург. Во-вторых, поскольку генезисная и ранняя стадии тесно связаны с насилием и кровью и поскольку стадия эта ассоциируется с Вождём, то именно на него одного — умершего, отстранённого или умерщвлённого — легко повесить все групповые грехи социально-слоевой молодости: «Вожак-то сволочью оказался».

Либерализацией по демократизации, или Воспоминания о будущем

В краткосрочной перспективе XX съезд действительно кое-что изменил к лучшему в советской жизни: были реабилитированы (впрочем, селективно) тысячи людей (кстати, процесс реабилитации стартовал раньше XX съезда, хотя после него интенсифицировался). В средне- и долгосрочной перспективе XX съезд заложил фундамент загнивания реального социализма, его ослабления изнутри и перед внешними силами. Главным фактором стало превращение партаппарата в безответственный и безнаказанный, а следовательно, возрастающе некомпетентный и «коррумпированный» слой, тяготящийся советской системой — она гарантировала коллективное, причём ранжированно-иерархическое распоряжение благами, а хотелось, особенно по мере усиления контактов с Западом, индивидуально-семейной или даже (подумать страшно!) частной собственности. На эту перспективу и стала работать либерализация — прежде всего для верхов, но и низам, «винтикам», как говорил Хрущёв, кое-что перепадало.

XX съезд оказался началом либерализации общественной жизни (причём, в большей степени верхов — так и задумывалось), но заблокировал возможность реальной демократизации советского общества, которую планировал Сталин ещё в 1936 г. и которую он не успел осуществить в самом начале 1950-х. В 1987–1993 гг. такой же трюк — либерализацией по демократизации, произведёт горбачёвско-ельцинская верхушка — разумеется, в ином масштабе и с катастрофическими последствиями, но метóда, технология власти та же — à la 1956 г.

Для полной квазиклассовой победы, т. е. обретения трёхмерности (социальные и экономические гарантии помимо физических), номенклатуре оставалось устранить Хрущёва, тем более, что главное дело — выпуск пара таким образом, что стихийная демократизация снизу была приглушена, а её потенциал был свёрнут и использован для либерализации бытия верхов и их обслуги, слоёв-прилипал, — он сделал. Превращение номенклатуры в слой для себя с либерализацией фасада и отношений внутри самой номенклатуры требовало приглушения всех демократических форм. И тех форм, которые были характерны для ранней, послереволюционной стадии исторического коммунизма, когда любого начальника можно было подвергнуть критике, спросить с него и поставить к стенке как простого работягу, а то и прежде этого работяги в результате критики снизу. Такая социальная дисциплина была элементом «горячей» (1918–1921) и «холодной» (1921–1939) гражданских войн, служила средством жестокого отбора в господствующие группы и в то же время блокировала их превращение в квазикласс; с Хрущёвым «пирамида наказаний» перевернулась: наказание стало тем мягче, чем выше ранг; наказания ужесточались для рядовых граждан — «винтиков», как называл их Хрущёв. И тех форм, которые возникли в советском обществе во второй половине 1940-х — первой половине 1950-х годов в результате войны, а затем в послевоенное время. Номенклатуре надо было не только перехватить инициативу, но и направить процесс в безопасное и выгодное для себя как группы русло, сконцентрировать социальный гнев на одной персоне.

Таким образом, либерализация в духе XX съезда стала средством недопущения уже не только революционной, но и молодой системной советской демократии, пусть и потенциальной. Со всей отчётливостью результаты курса XX съезда проявились в брежневское время, когда переходный период (1945–1964) от ранней (сталинской) к зрелой (брежневской) модели исторического коммунизма завершился, когда «антисталинская пятилетка» была выполнена, а самого Хрущёва отправили на пенсию, а не расстреляли. В 1960–1970-е годы («Большая черепаха — ползучая эпоха» — так называл это время Б. Чичибабин) либерализация режима (а брежневский режим с его принципом «к людям надо мягше, а на вопросы смотреть ширше» был намного либеральнее хрущёвского, особенно по отношению к верхней половине социума) развивалась параллельно с его дедемократизацией. Собственно, то были две стороны одной медали. В этом плане ельцинский режим, окончательно раздавивший демократию в 1993 г., есть полная реализация одной из тенденций брежневского «застойного» курса плюс окончательное решение качественно нового вопроса о собственности. Так прочерчивается линия от 1956 к 1991 г. и далее.