Россия на краю. Воображаемые географии и постсоветская идентичность

С 2005 года взгляд Дугина на евразийскую империю переместился от политической науки к, скажем так, стратегическим мечтаниям о некой, в его терминологии, «виртуальной Евразии». В «Поп-культуре и знаках времени» он пишет: «Пора понять, что Евразия имеет свое место не только в физической, экономической и политической географии, но и в географии виртуальной, сетевой» (ПК, 488). Похоже, он далеко ушел от поиска трезвых политических решений, призванных в реальности сделать Россию центром мира и мировых событий.

Тут мы сталкиваемся с тем, что можно назвать «Дугин-лайт», то есть Дугин, который пытается больше походить на сторонника Бахтина или даже Лиотара, вознося хвалу той полифонии и децентрализации, которую принес интернет. Эта новая и полностью симулятивная реализация евразийского проекта происходит в виртуальной среде интернета, которая, несмотря на всю дугинскую раннюю риторику, хороша, поскольку освободительна и демократична (что даже для Дугина «хорошо», как когда-то хороша была война с западным либерализмом). Интернет – мощный инструмент, потому что он избавляется от того, что теперь Дугин именует «властным центром», и служит площадкой, где могут высказывать свои взгляды и Дугин, и другие экстремисты. Интернет изменил наш привычный взгляд на «властный центр, испускающий из себя слово, и пассивное огромное потребительское большинство, которое принуждено молчать или пересказывать ту глупость, которую услышали накануне с экрана» (ПК, 482). Он провозглашает интернет «оружием обездоленных мира сего» (ПК, 489), потому что «в Интернете все уравнены – и маргиналы и система, и богатые и бедные, и властители СМИ и потребители информации» (ПК, 490). Интернет дает жизнь «идеальной демократии», такой, добавляет он, «какой никогда не было и не будет в реальности» (ПК, 482).

Дугин с энтузиазмом принимает помощь, которую интернет оказывает его экстремистскому делу. Он утверждает, что в Сети ссылки «на слова “анархия”, “наркотики”, “фашизм”, “маньяки”, “бомба”, “национализм”, “экстремизм”… оставят далеко за собой тихие политкорректные “рынок”, “права человека”, “Сорос”, “открытое общество”» (ПК, 482). Для Дугина сегодняшние революционеры – это хакеры и пираты, нарушающие западные законы об авторском праве. В некоторых местах, пишет он, с помощью файлов cookie «легко проследить, где побывал тот или иной пользователь», и защитить авторские права, но в Евразии, например в России и бывших советских республиках, в Китае, Индии и Иране, развилась целая индустрия интернет-пиратства, которая бросает вызов однополярному атлантическому миру. Объем пиратства и производства пиратских программ имеет важное стратегическое значение и определяет эту часть мира как географическую стратегическую зону «антикопирайта» (ПК, 485). Дугин призывает антизападных, антилиберальных активистов вести войну в интернете: «…актуальность настигает сегодня всех. Отсидеться ни у кого не получится, и, сколь бы мы ни отмахивались от “мировой паутины”, рано или поздно мы очнемся спеленатыми ею, и вот тогда действительно будет поздно» (ПК, 487). Дугин призывает консерваторов не просто сидеть сложа руки, но и контролировать консервативную революцию на всех ее фронтах, включая цифровой.

Таким образом, интернет обеспечивает Дугину постмодернистскую, постиндустриальную среду для контрутопического теоретизирования. Как оценить этот сдвиг в сторону интернета – решающий вопрос. Означает ли развитие виртуальной Евразии уход с политической сцены, признание того, что фактическое возвращение Российской империи и восстановление всей полноты авторитета Русской православной церкви не скоро станут государственной политикой? Или этот шаг Дугина вписывается в стратегию построения политической сети, что-то вроде имеющего немалый успех либерального moveon.org на политической сцене США[50]? Скорее всего, учитывая упорство Дугина, верно второе: это способ мобилизации того сегмента общественного мнения, который в конечном итоге может быть использован для реализации неоевразийской мечты.

Многие уже подмечали, что конструирование Дугиным русскоцентричной империи и провозглашение им русской национальной идентичности полностью противоречат друг другу. Об этом вопросе писал Солженицын в 1974 году в сборнике «Из-под глыб». Журналист «Коммерсанта» Андрей Фадин отмечал: «Вся наша имперская традиция в сущности может быть осмыслена как вариант такого самоутверждения, бунт против самосознания вторичности и периферийности, вывернутый наизнанку комплекс неполноценности» [Фадин 1999: 86]. И далее: «…Имперский вариант включения в мировую систему во многом сложил и культуру нашу… и массовое сознание» [Фадин 1999: 87]. Фадин и многие другие придерживаются противоположной точки зрения: имперский миф разрушил национальный миф и «мы… потеряли и то главное, что составляло саму основу нашего самоощущения, самопонимания, нашего способа вписывать себя в мир» [Фадин 1999: 87].