Россия на краю. Воображаемые географии и постсоветская идентичность

В Коляне, как в персонаже фантазии Володина, отражается важный аспект володинского менталитета. В его видении благополучие зависит не от внутреннего нравственного закона, а от благосклонности влиятельной фигуры – кума. Метафизические размышления Володина говорят о продолжающемся влиянии сталинского полицейского государства на его психику. По сути, хотя бандиты заинтересованы в уничтожении своих внутренних нравственных ориентиров, они боятся внешних санкций, которые неизбежны при жизни в авторитарном обществе. Иными словами, в такой вульгарной версии внутренний нравственный закон, постулированный Кантом, есть не что иное, как повседневная общественная практика, этичная или неэтичная, данность, которую едва ли возможно преодолеть. Это имеет мало общего с тем, что Кант называл категорическим императивом, или со строго принципиальной индивидуальной совестью.

Володин и рад был бы избежать этого сталинистского, бандитского образа божественного. Тем не менее он верит в фаллический образ сильного вождя и к тому же страдает манией величия. Этот бандит, едящий грибы и вдохновляющийся книгами К. Кастанеды, рисует в своем одурманенном наркотиками воображении образ собственного полубожественного «я»: он видит себя как фаллический столб света с небес. Из-за этого мистического видения он был отвергнут своими «ассистентами»-подельниками и помещен в психиатрическую больницу.

В общей картине позднесоветского и постсоветского государства и Просто Мария, и Володин функционируют на уровне лакановского «Имени отца». Оба они – прямые, хотя и пародийно искаженные потомки сталинского порядка. Оба находятся в плену у образов охранки и физической силы – тех аспектов евразийского правления, которыми заворожен Дугин. Оба восхищаются единым сильным маскулинным лидером. Просто Мария ищет сильного телом вождя, который спасет человечество, а Володин в своих фантазиях обращает внимание на параллели между сталинским режимом и христианской космологией. В отличие от Дугина, защитника силового централизованного правления, Пелевин остроумно дискредитирует эту идею, с одной стороны, сравнивая чекистских «героев» с персонажами голливудской и американской массовой культуры, а с другой – проводя параллели между тоталитарным государством, криминальными структурами и религиозной космологией.

Ни один из упомянутых персонажей не может выйти за пределы материального, телесного мира, контролируемого физической, принудительной силой. Хотя Володин полностью не разделяет физического и философского материализма Марии, его разум все же комичным образом привязан к материальному. В ходе лечения одно из самых странных заданий, назначенных пациентам во время сеансов арт-терапии, – рисовать бюст Аристотеля, очевидно с целью внушить им простое материалистическое мировоззрение вместе с психическим здоровьем. У Марии нет проблем с рисованием Аристотеля, но Володин, ищущий высшую истину, возражает против этого мероприятия. Они вступают в философскую перепалку по поводу относительной «реальности» материального мира и мира идеального. Спор, предметом которого служит шестисотый «мерседес», главный символ материального успеха постсоветских времен, завязывается после того, как Петр интересуется, почему пациенты должны рисовать именно Аристотеля.

Стоит подробно процитировать этот отрывок, чтобы дать представление о юморе, с которым Пелевин нападает и на материализм, и на идеализм. Володин замечает: